со дня рождения
Юрия Константиновича ЕФРЕМОВА
1913 – 2013
Часть 2
Пантеон или поминальник?
Даже при беглом взгляде на список улиц возникает вопрос: что сие? Реестр именитых личностей? Или переуплотненный ими колумбарий, некрополь, кладбище, где уже скоро не хватит и мест для новых погребений? Чем оказалось именословие Москвы – пантеоном или поминальником? Нужно ли и далее превращать его и в то, и в другое?
Неукротимо наращивать персоналии в именах улиц многие стремятся, просто привыкши, что это самый простой и дешевый способ почтить очередного почившего, к тому же обеспечивающий и престижность. Маршалы и знаменитые артисты уже при жизни могли быть уверены, что их не обойдут улицей.
В Моссовет шли бесчисленные просьбы о присвоении личных имен от разных контор и предприятий, да и от частных лиц – назвать именем скончавшегося директора или секретаря парткома улицу, где возглавлявшийся объект расположен, а то и ту, где покойный жил. Теперь такой же поток хлынул в мэрию – именно до такого увековеченья дозрели главы разных фирм и банков, департаментов и префектур. Дети и теперь хотят, чтобы в названиях улиц звучали фамилии их родителей, родители – детей, жены – мужей. Были среди этих претендентов и вполне достойные люди, мастера своего дела, и жертвы трагедий, люди, погибшие на фронте или при исполнении служебных обязанностей. С разгулом организованной преступности и мафиозного терроризма в 90-е годы число жертв трагически возросло – среди них банкиры, депутаты парламента и сами блюстители порядка... Каждый отдельный пример достоин поддержки и сочувствия. Но что за картина возникнет в целом? И все ли эти люди имели отношение именно к судьбам Москвы, чтобы навеки вписаться в ее историю и географию?
Как настойчивы в предъявлении такого рода требований и пожеланий были организации ветеранов войны! Немало их пожеланий осуществлено, в частности, в связи с юбилеями Победы. Но старые воины так увлеклись, что потребовали улиц для всех москвичей, удостоенных звания Героя Советского Союза. А сколько их? Говорят, за тысячу. Значит, каждую четвертую улицу герою? И вправду получится поминальник! А среди них уйма однофамильцев – Ивановых, Смирновых, Кузнецовых, Михайловых...
Летчику-истребителю Евгению Михайлову, повторившему подвиг Гастелло, в 1965 году поставлен даже памятник, а на школе, в которой учился герой, укреплена посвященная его подвигу памятная доска. Зачем же надо было переименовывать еще и улицу, умножая и без того все еще не преодоленное обилие «Михайловских» имен? Тут наша комиссия, уступив напору ходатаев, явно недосмотрела.
Обычно большинству таких просителей мы советовали подумать о других формах увековеченья. Не обязательно добиваться и памятника. Гораздо легче осуществить установку мемориальных досок, присвоение достойных имен учреждениям и предприятиям, школам, клубам, библиотекам; в ряде вузов созданы мемориальные аудитории и кабинеты, носящие имена выдающихся профессоров института или университета, и это по-своему спасает списки улиц от перегрузки поминальными именами.
При выборе их для «уличного пантеона» неизбежно встает вопрос о критериях достоинств и заслуг. При торопливости, особенно сразу же после кончин, неизбежны эмоциональные возвышенные оценки, которые лучше не класть в основу пожеланий о нареченьях. Нужна проверка временем всего, что могло казаться бесспорным. Неплох был бы и временной (времянный) ценз – сколько-то лет или далее десятилетий после смерти. А то ведь – как спешим – и с именами, и с памятниками! Президиум Академии наук пытался установить таковой – не менее пяти лет со дня кончины. А Совет по топонимии российского фонда культуры выступил в июле 1993 года с еще более решительным предложением – продлить срок моратория на именные увековеченья до 25 лет со дня кончины «соискателей»!
Но дело не только в запрете на сроки. Нужна и «качественная» табель о рангах, а это вопрос куда более сложный. О вкусах не спорят, поводы для «культификации « имен бывают самые разные, а механически тут ничего не решишь.
Нам ли не преподано за последние годы, насколько относительна ценность такой табели о рангах? Уже начиная с лет «перестройки», словно стихийно, возник процесс раздувания мух в слонов, возвышения титулов административных, учебных и научных ведомств: не градоначальство, а сразу правительство Москвы, массовое преобразование пединститутов в университеты, переодевания и переименования просто институтов в академии. Последнее способствовало и умножению поголовья соответствующих академиков.
Сам-то по себе процесс это естественный, в истории не раз возникавший и проходивший закономерно – в борьбе за власть и престиж, за права и полномочия, за привилегии и блага – княжества становились царствами и империями, церковные архипастыри вырастали в патриархов, генералы – в маршалов и даже в генералиссимусов. Это бывало и не проявлением детской болезни, и не только результатом непомерной гордыни и чванства, а и по велениям «объективной необходимости», но случалась и суетная возня с примеркой корон и тиар.
Мы такое, как теперь принято говорить, «уже проходили», в частности, когда во имя подъема национальных наук насадили в каждой из союзных республик отдельную академию наук. Знаю, что во многих из них были свои вполне достойные ученые – на Украине Патоны (отец – Евгений Оскарович и сын – Борис Евгеньевич), в Белоруссии Г. И. Горецкий, в Казахстане К. И. Сатпаев, в Туркмении А. Б. Бабаев, целое созвездие первоклассных ученых в Армении... Но сколько шлака и мусора развелось в этих академиях, избалованных разными льготами, в погоне за которыми в них хлынул поток самоуверенных пустоцветов, умеющих ловко устроиться, которые и в науках видели только кормушки. Недаром в анекдоты вошли и «академики азербайджанских наук», а в быт входили и не всегда лестные сокращения титулов – украдемики, акабелики, аказемики. Для отраслевых – тоже академий – акамедики, акапедики, акаселики (стыдно же было считать Трофима Лысенку академиком).
Шовинизм прошу не пришивать. Мудрые армяне не обижаются на шутки с армянским радио, а малочисленные чукчи – на притчи о них.
А число бездельников, паразитирующих на науке, велико совсем не только у нацменьшинств. Процент халтурщиков – не постоянная ли величина у любого народа? Тут хоть и не «впереди планеты всей», но и никак не в хвосте красуется и русская наука, как я ее ни уважаю. А пошедшие на сделки с совестью ученые карьеристы? Будем ли мы гордиться такими «академиками», как Вышинский и Митин, как Островитянов и Опарин? Напомню, что в почетные академики когда-то угодили и Сталин с Молотовым!
Российские институты, перекрашенные в академии, за последние годы раскрыли врата не только многим ранее непризнанным или недопризнанным дарованиям, но и орде не случайно отметенных на обочину, злобно затаивших свои ущербные комплексы неполноценности, а теперь вдруг оказавшихся в академиках. И возникают водевильные феномены, заявляющие, к примеру, что их «Российская академия» (не путать с РАН – Российской академией наук, во многом преемницей АН СССР) не случайно в сокращении звучит «РА» – это будто бы предопределенное свыше совпадение ее титула с именем египетского бога Солнца!
Возникли академии черной магии, оккультизма и прочей бредятины. А нувориши упоены возможностями по-царски раздавать ученые звания как милости и награждать ими нужных или чем-либо угодивших персон словно орденами и медалями.
Обо всем этом приходится напомнить всем, надеющимся втиснуть имена любых академиков в списки названий улиц. Ученая степень или звание – тут мерила ненадежные, особенно после случившихся девальваций. Не творите себе ни кумиров, ни лжекумиров!
Пытались же ограничивать верхними академическими ступенями иерархии доступ в словники энциклопедий – писать только об академиках и членкорах или о лицах, удостоенных других высоких званий – лауреатах, героях, заслуженных деятелях. И тут же этот принцип пришлось нарушать. Для продолжающих здравствовать его блюли довольно строго. Но уже сколько раз авторитетнейшие ученые умирали, не успев достичь литерных рангов и застряв среди несчетного поголовья профессоров-докторов. А при посмертной оценке, глядишь, и удостаивались плацкарт в энциклопедиях!
Нет, с улицами так нельзя. Ни ученые степени, ни воинские звания, хотя бы и генеральские, ни причастность к любым «лауреатникам», даже к нобелевским, не должны быть мерилом и гарантией на увековеченье в именах улиц. Иначе – каково было бы положение с неостепененными и не получавшими высоких премий классиками! Наивные, они не хлопотали о чинах и званиях, Менделеев так и не побывал в академиках...
Помочь тут может только здравый смысл. Не поддаваться на рекламу! Не спешить с зачислением в светочи!
Уже звучали призывы к миллионам читателей «Огонька» поскорее переименовать улицу Пельше в улицу Сахарова, так как тело ученого именно по этой улице везли на Востряковское кладбище. Но ведь есть уже опыт: в свое время поспешили и с Мясницкой на таком же основании: по ней везли с вокзала к центру гроб с телом Кирова! Ко скольким кладбищам и крематориям ведут улицы, по которым совершают последний путь и рядовые, и славнейшие люди. Неужели это повод для переименований?
Не касаюсь прав Сахарова на имя в уличном пантеоне, понимая его значение и как атомно-ядерного физика, и как правозащитника. Уже решено ставить ему памятник, надеемся, не наспех слепленный. Когда же «Московский комсомолец» второпях проявил готовность отдать» под Сахарова» проспект Калинина, я счел себя обязанным опротестовать это на учредительном собрании московских краеведов (19 апреля 1990 года). Назвать чьим угодно именем ненавистную москвичам «вставную челюсть» столицы – новопроломленную через старейшие ее кварталы часть проспекта – было бы оскорблением для деятеля, получившего такую посмертную почесть. В гробу перевернешься, если твое имя присвоят Новому Арбату! В ноябре 1990 года имя Новый Арбат утверждено для новопроложенного участка проспекта.
А почитателям Сахарова опять неймется. В «Вечерней Москве» за 4 июля 1990 года В. Меркурьев хорошо возразил против замены имени Пельше на Сахарова, назвал эти имена «не взаимозаменяемыми» и даже изрек: «Вообще наименовывать именем Сахарова улицу, на мой взгляд, суетная нелепость». Но тут же предложил... свой вариант подобной же «суетной нелепости» – переименовать в честь Сахарова... шоссе Энтузиастов! Ибо оно «ведет в место ссылки» академика. Опять «везли»? Но, кстати, везли-то его не ПО шоссе, а НАД, самолетом! Что имя шоссе нужно менять, автор прав, оно фальшиво и ложно. В Моссовете давно уже предлагали вернуть хотя бы начальному участку шоссе историческое и эпическое имя Владимирка.
С Сахаровым вопрос решили: чтобы не отстать от других городов, уже назвавших его именем улицы вопреки срокам «академического карантина», в Москве это имя волевым решением присвоили в 1990 году еще одному новопроложенному проспекту, который условно, еще в первых проектах, именовался Новокировским, хотя Киров к нему и не мог иметь отношения, как и к бывшей Домниковке, в которую проспект вломился.
Казалось бы, надежной прививкой против торопливых переименований мог служить уже накопленный опыт. Из-за крушения репутаций из списка исчезали улицы и с прижизненно присвоенными именами Бухарина, Рыкова, Блюхера, а позже – уже по другому поводу – данными посмертно – Жданова, Суслова, Устинова, Черненко, площадь Брежнева.
«Десталинизация» названий Москвы не коснулась, а в стране ограничилась городами и горными вершинами. Волгоградский проспект возник лишь в 1964 году, то есть Сталинградским никогда не был.
Разыменований при пересмотре заслуг не миновать и в будущем. Наступившая гласность помогла раскрыть истинное лицо двоякодышащих деятелей, у которых злодеяния надежно маскировались заслугами, иногда отчасти реальными, но чаще умело присочиненными и раздутыми.
Вслед преступным «акциям» расказачиванья и раскулачиванья пришел срок делу уже не злому, а доброму – распалачиванью, освобождению московских названий от имен фактических палачей.
Хорошо, что не удостоился улицы чудовище-Вышинский или бывший наркомзем Яков Аркадьич Яковлев, один из режиссеров-постановщиков коллективизации и геноцидного искорене¬ния «кулацкого саботажа». А сподвижничек Вышинского Крыленко, ранее уже упомянутый? Ведь какой многогранный – и главковерх, и прокурор, и шахматист, и альпинист...
Но теперь-то его имя неотрывно связалось и с уймой жестоких инициатив, и с ведением инсценированных и фальсифицированных судебных процессов. Новая разновидность палача – не с батогами на базарной площади, и не с топором у плахи, а в Колонном зале, в лучах прожекторов – то на шахматном матче Ботвинник – Флор, то на процессе шахтинцев или «промпартии»... В 1938 году с ним самим расправились, унизили и казнили. Но разве это повод, чтобы к 80-летию рождения под его же «реабилитированное» имя зарубить один из старейших Обыденских переулков?
Страшные дела творил и еще один блюститель правосудия – П. А. Красиков. В «Именах улиц» мы приводили набор его достоинств и заслуг, за которые он удостоен улицы в Октябрьском районе в составе «когорты старых ленинцев». Он и коммунист с 1892 года, и агент ленинской «Искры», и активный участник Октября, и зампред Верховного суда – ну как не уступить ему бывшую 7-ю Черёмушкинскую – в сущности, проспект, звено, связующее проспекты Ломоносовский с Нахимовским. А теперь, одна краше другой, выявляются и иные его заслуги и «инициативы» по массовому террору среди питерского православного духовенства в первые годы революции...
В апреле 1992 года улицу Красикова включили в состав Нахимовского проспекта как его продолжение.
Позже была предпринята попытка назвать эту улицу именем адмирала Корнилова. Поводом тут был и юбилей русского флота, и размещение на ней же головного академического Института океанологии. Хорошо стыковались и имена двух адмиралов – Нахимова и Корнилова, героев обороны Севастополя. Однако позже имя Корнилова было «перенесено» на одну из новых улиц, на юге Москвы, и продление Нахимовского в сторону Ломоносовского проспекта восстановили. Главное же – с именем палача Красикова расстались.
А венгр Бела Кун? Да, он участвовал в создании венгерской компартии, был одним из лидеров Венгерской советской республики в 1919 году. До этого, попав в Россию еще в 1916-м как военнопленный австро-венгерской армии, стал большевиком, помогал оборонять Петроград и подавлять левоэсеровский мятеж в Москве. Когда советская Венгрия пала, Бела Кун вновь оказался на Руси, был членом реввоенсовета Южного фронта и в 1920—1921 годах оставил о себе страшную память в Крыму, как инициатор и исполнитель кровавых расправ над сдавшимися белогвардейцами и над местными жителями. В 1921—1923 годы он же был на руководящей партийной работе на Урале, удостоен членства в ЦИКе и в Исполкоме Коминтерна, о чем на здании на бывшей Сапожковской площади вещает памятная доска, установленная к его недавнему столетию! В числе многих других коминтерновцев он был пристрелен в 1939 году и, как водится, посмертно реабилитирован, а в 1986 году столетие со дня его рождения было отмечено по ходатайству старых партийцев Урала увековеченьем «поближе к Уралу» – именем Белы Куна нарекли безыменную площадь на пересечении Уральской улицы с Байкальской на северо-востоке Москвы.
Происходило это уже в пору начавшейся перестройки, но сомнению все еще не подлежало, тем более что любой такой жест был рассчитан и на «сочувствие» жителей Венгерской народной республики (не прошло и трех лет, как нам дали понять, было ли там сочувствие).
Опять же отвечаю как редактор книги. О Беле Куне как о палаче Крыма я порядочно знал и из архивов Волошина, и из воспоминаний еще некоторых крымоведов. Но и тут сработала дрессировочка. В книге 1988 года есть замечания о неверном склонении имени (нужно Белы Куна, а не Бела Куна, ведь Бела – мужское имя), а о крымской кровушке и описанной Волошиным «Красной Пасхе» – ни словечка. Да и само издательство «Московский рабочий» тогда еще не было готово к таким разоблачениям.
А заодно с Белой Куном там же в Крыму вдохновенно действовала и товарищ Землячка – ей в 1947 году уступили Большую Татарскую улицу, но 13 апреля 1992 года прежнее имя вернули.
Это теперь я так храбро ворчу, а тогда, в 1988 году, «кран» не был открыт, а ссылаться на сведения Солженицына о том же Крыленке еще не полагалось.
Не возразил я и против утверждения в Москве улицы имени Розы Люксембург (пришла такая в 1985-м в комплекте имен включенного в Москву Ухтомского микрорайона Косина). Знал же бешеные русофобские выступления этой Розы и не мог испытывать к ней никакого чевенгурского обожания. Ненависть к России она совмещала с героической революционной деятельностью, но при чем же тут Москва?
А Подбельский? В октябрьских боях 1917-го захватил московский почтамт и не потому ли сам вскоре угодил в наркомпочтели? Но прославил себя как каратель крестьян Там-бовщины и левоэсеровских мятежей в Москве и Ярославле. Молодым умер; коллеги по почтово-телеграфным делам дали его имя дачному поселку за Лосиным Островом, но туда шагнула Москва, и появились улица, проезды и даже метро с именем «Улица Подбельского». В апреле 1992 года улице присвоено имя Ивантеевская по ближайшему подмосковному городу.
Удачно получилось с Ворошиловым. Его пришлось убрать только из названия района, вернув имя Хорошёвский.
С 1975 года на донецкой речке Луганке возник поселок, ставший впоследствии крупным городом Луганском. В числе других, получивших в 1935 году имя Ворошилова с присвоением ему звания маршала (Ставрополь, Никольск-Уссурийский), город был переименован, как родина Ворошилова, в Ворошиловград. Однако в 1958 году, когда прижизненные наименования были уже отменены, городу вернули имя Луганск, что позволило и одну из улиц на юге Москвы (бывшую Октябрьскую в Ленине-Дачном) в 1965 году назвать Луганской, а не Ворошиловградской. С кончиной Ворошилова запрет на прижизненное имя города перестал действовать, и почитатели уже покойного маршала добились в 1970 году восстановления имени Ворошиловграда. «Крестителей» улиц Москвы это не смутило. Когда при новой застройке Ленина-Дачного Луганская исчезла, ее название в 1977 году перенесли на бывшую Сосновую, не посчитавшись с новым восстановлением живучего имени Ворошиловграда, и были правы: в 1990-м еще жизнеспособнее оказался стародонецкий Луганск, в третий раз занявший свое место на карте.
Словом, пришла пора назвать своими именами то, что творили и деятели, успевшие проникнуть в московские «святцы». Таких придется и впредь развенчивать, хотя бы и посмертно. Все настойчивее звучат требования переоценить преувеличенное значение деятельности Войкова, Кедрова и Винокурова, академиков Губкина, Островитянова и Опарина, членкора Коштоянца и профессора Удальцова...
Сторонники увековеченья людей в именах улиц явно не учитывают неминуемого и безжалостного результата: названия, введенные в городской быт, в значительной степени утрачивают свое прославляющее мемориальное значение, превращаются в объявляемую остановку, в прозаические адреса заведений, далеко не всегда лестных для увековечиваемого. На улице Дмитрия Ульянова, получившей имя одного из братьев Ленина, боги торговли догадались устроить пивную. Алкаши, назначая места совместных возлияний, кратко называли ее адрес: «У брата!»
Вытрезвитель на улице имени известного философа-просветителя... Подпольный абортарий в проезде с именем крупного хирурга... Считалось, что у нас нет наркоманьих притонов и иных блудилищ, – ан есть, и ведь тоже на улицах чьего-нибудь имени... Драка, столкновение, гибель... Неужели и тут уместны адреса из достойных имен? Их инфляция приводит к их же девальвации. Вместо уважения и почитания возникает равнодушие, а то и вовсе наплевательское отношение к удостоенным.
Ненужным балластом лягут в память жителей когдатошние малые заслуги людей, чьи имена превратились в привычные, затертые и ничего не значащие клички улиц.
* * *
Персональные наречения случались и до революции, но обычно это не означало стремления прославить выдающегося человека (если имена не царские-графские или святые, подобные Александру Невскому). Бывала, впрочем, и самореклама – купцов, домовладельцев...
Многозначительное прозвище Ивана Калиты вплелось в название слободы Калитники, а потом и в названии кладбища и улиц, никак не в порядке «мероприятия» по увековеченью его памяти. Такое совершалось как бы попутно или даже самопроизвольно. Стрелецкие полки Зубова, Лёвшина, Каковина, Пыжова вошли в список улиц без учета личных зас¬луг и достоинств этих начальников. «Увековечен» ли именем Фуркасовского переулка безвестный француз Фуркасэ – то ли портной, то ли парикмахер? Настасьинский переулок у Тверской знаменит шедевром зодчества, но кто, называя его, вспомнит хозяйничавшую тут Настасью, жену князя Волконского?
Конечно, по имени Лефорта, сподвижника Петра, названа Лефортовская солдатская слобода, а затем и весь исторический район Лефортово, но все-таки по имени района, а не лично в честь Лефорта получили название Лефортовские набережная, площадь, Вал, переулок и мост. То же и с Измайловом. Усадьба бояр Измайловых еще с XVI века дала имя селу, а в XVII веке это же имя переняла царская подмосковная усадьба. Дальше – больше. Измайловский полк Петра, Измайловские площадь, бульвар, проспект, шоссе, Вал, улицы Измайловского Зверинца, Измайловский лесопарк – не «в честь» же все это тех бояр Измайловых!
Никоновский переулок у Селезнёвки, названный так больше века назад, лишь косвенно напоминает о патриархе Никоне – лежит на землях основанного Никоном Новоиерусалимского монастыря.
Забавно, что в четырех «головинских» названиях с дореволюционных лет запечатлелись имена трех разных Головиных. В Головинской набережной Лефортова – генерал-адмирала Ф. А. Головина, сподвижника Петра, дипломата, одного из создателей русского флота, участника Азовских походов и взятия Нарвы. Но имя набережной возникло тоже не «в честь», а просто по соседству с его владениями. Головины переулки у Сретенки сохранили имя капитана Головина, хозяина полицмейстерской канцелярии – тут недоглядела комиссия Сытина! А Головинское шоссе близ теперешней станции метро «Водный Стадион» вело в бывшее село Головино, владел которым боярин Иван Голова, один из строителей первых крупных каменных зданий в Москве.
Скорее как исключение из правил закрепилось за улицами с давнего времени имя Буженинова – строителя Преображенского дворца на Яузе ниже Матросского моста; имена Вельяминова и Миронова – геодезистов, участвовавших в планировке Благуши, как и Фортунатова – инженера застройки района между Хапиловским прудом и Измайловским шоссе; за 1-й и 2-й Боевскими улицами – фамилия братьев Боевых, создателей дома призрения для престарелых; за переулком у Бауманской улицы – имя Гарднера, владельца знаменитого фарфорового завода; за переулком между Остоженкой и Пречистенкой – генерал-губернатора Москвы в XVIII веке П. Д. Еропкина.
Может быть, в градоначальственном архиве и найдется бумага, что Погодинская улица в Хамовниках названа в конце прошлого века в честь М. П. Погодина, университетского профессора-историка и писателя, академика, автора интересных воспоминаний о московских литераторах середины века (у него бывали и Лермонтов, и Гоголь, и Толстой). Сегодня надо бы дорожить его памятью и как издателя «Московского вестника» и «Москвитянина», и как историка древней Руси, знатока летописей, и как коллекционера исторических памятников, собравшего «Древлехранилище»... Но в сознании москвичей с названием улицы связывается прежде всего поныне сохранившаяся Погодинская изба, построенная по его замыслу в старорусском стиле. Погодин? А, это тот, что построил Избу.
Неладно получилось с фамилией зодчего Еготова, здания которого украшали Кремль, сохранились в Лефортове («Военная гошпиталь «) и в Люблине (усадьба Дурасовых). Кем-то из знатоков он был еще в прошлом веке почтен в Царицыне, врайоне, примыкающем к дворцу – наследию его учителей Баженова и Казакова, но при этом были допущены две нелепости: именем зодчего назвали тупик (какой почет!), а в фамилии допустили ошибку – во все списки тупик вошел как Еготьевский, а не Еготовский. Лучше бы без такой «чести».
Еготов не одинок. Большой и Малый Никитские переулки за Яузой, как одноименные, назвали тоже именем зодчего, который еще в XVI веке возвел тут церковь Никиты-Мученика, С. Е. Вагина, и впопыхах не заметили опечатки – получились Ватины переулки. Малый Ватин исчез после 1961 года, а Большой так и существует с этой опечаткой. «А нам все равно»?
В XIX веке в Симоновой (ныне Ленинской) слободе в память героев Куликовской битвы – Пересвета и Осляби – были названы два переулка, примыкающие к церкви Рождества Богородицы, где погребены тела обоих воинов. Пересветов переулок исчез при новой застройке, но в 1987 году его имя присвоили одному из соседних Восточных переулков.
Оказалась в дореволюционной Москве близ Преображенской Заставы даже Дубасовская улица по фамилии генерал-губернатора Москвы, наводившего в ней порядок в дни революции 1905 года. В 1924 году спохватились и заменили ей имя на Хромова – в честь большевика, участника октябрьских боев в Москве.
Бывало, что и до революции считали допустимым вторгаться с персональными переименованиями в древнейшие и заповеднейшие части города. В 1910 году имя скончавшегося двумя годами раньше крупнейшего знатока истории и археологии Москвы почетного академика И.Е. Забелина, одного из основателей и первого руководителя Исторического музея, было присвоено Кремлевскому проезду, отделявшему этот музей от Кремля. В 1931 году такое имя в соседстве с Кремлем кому-то показалось неуместным (подумаешь, создавал музей и изучал какое-то московское старье!), и проезду вернули прежнее имя – Кремлевский. К 60-м годам образумились и восстановили имя Забелина, но уже не здесь, а отдали ему один из Ивановских переулков у Ивановского же монастыря. Тут рядом расположилась Государственная историческая библиотека, хранящая в своих драгоценных фондах личное собрание книг Забелина.
* * *
Уже с первых лет после Октября выделилась обойма имен настолько авторитетных, что они не подлежали тогда ни сомнению, ни обсуждению. Старую Басманную в 1919-м назвали Марксовой улицей, так она и именовалась на планах Москвы до начала 30-х годов. На плане 1939 года значилась уже улица Карла Маркса. В 1990 году имя Старой Басманной возвращено.
В первые же послеоктябрьские годы вошли в обиход прижизненные названия в честь вдохновителей и руководителей революции. Наибольшего числа наименований тут удостоился Ленин. Увековечивая его в именах улиц, заботились даже о разнообразии: использовали другие ленинские псевдонимы (Тулинская) и подлинную фамилию Ленина (Ульяновские улица и переулок) – улицы были названы так в 1919 году. Тогда же Рогожская Застава и соседняя с ней Рогожская Сенная площадь получили имя Заставы и площади Ильича, а в 1922 году к ним добавили Ильичевский проезд, бывший Сенной.
Название Ленинской площади у Павелецкого вокзала связано с историей самой Павелецкой дороги. На планах Москвы конца XIX века ее еще не показывали, хотя и хозяева Рязано-Уральской железной дороги, и саратовская казна были заинтересованы в прямом выходе к Москве с юго-востока. С 60-х годов прошлого века такую дорогу начали строить со стороны Саратова и предвкушали, что Москву украсит Саратовский вокзал. Но в первые десятилетия линию от Волги проложили только за Тамбов к Козлову, нынешнему Мичуринску, откуда выход к Москве открылся через Рязань к тогдашнему Рязанскому вокзалу. Достраивать ее кончили только в 1899 году на участке Павелец— Москва, после чего и вокзал, воздвигнутый в 1900 году получил по имени скромного провинциального поселка название Павелецкий. На планах города появилась и Павелецкая железная дорога. С Козловом Павелец связали сперва лишь второстепенные ветки, но мечты о магистрали Саратов – Москва не убывали, и на схеме сети дорог в 1912 году даже вокзал был назван Саратовским; позднее это имя стали приводить как синоним Павелецкого в скобках.
Небольшую площадь у вокзала назвали Вокзальной, а проезды, примыкающие к полотну, Павелецкими. В 1922 году сытинская комиссия, корчуя имена «вокзальных» тезок, переименовала площадь не в Павелецкую, а в Саратовскую.
Однако в 1924 году вокзал, куда прибыл поезд с телом умершего Ленина, вошел в историю как Павелецкий, и именно это название стало мемориальным (вспомним у Маяковского: «Это его несут с Павелецкого...»). После того как в 1938 году у вокзала был открыт историко-революционный музей «Траурный поезд Ленина», возникла тенденция усилить мемориальное значение всей площади. Правда, на плане 1939 года она еще названа Саратовской, но уже в 1941 и 1942 годы ее все чаще стали называть Ленинской. Такое имя обязало архитекторов и к особо ответственному решению проекта ее реконструкции. Обновленный вокзал сохранил имя Павелецкого. В апреле 1992 года оно вернулось и к площади, пусть и неузнаваемо расширившейся. «Саратовскую» не вернешь – улица под этим названием существует с 1964 года у Волжского бульвара близ метро «Текстильщики «.
До 1932—1933 годов просуществовали Большая и Малая Троцкие улицы в захолустном поселке близ платформы Подмосковная. Помню свое удивление, когда я обнаружил их, идя из Тимирязевки к тогдашней Балтийской железной дороге.
В 1919 году появилась Бухаринская улица на месте Золоторожской (с 1937 года имя заменено на Волочаевскую). О прижизненных наречениях улиц именами Рыкова, Дурова, Серафимовича, Горького и Циолковского уже говорилось. В 1938 году к ним прибавилась Стахановская в Новых Кузьминках.
Вернемся к «бесспорным» именам. Одна из отличительных их черт – способность к неумеренному размножению, и не только почкованием, когда имя переносится на ближние переулки, нет. Дубли возникают и на больших расстояниях. Москве будто бы мало было одной Марксовой улицы, – в 1926 году ее дополнила улица с двучленным названием, на редкость неудобным для применения. В улицу Маркса и Энгельса (по одноименному музею, тоже носящему это двучленное имя) превратили два старомосковских переулка, – Староваганьковский и Малый Знаменский.
Еще в 1919 году Пустую улицу, а в 1925-м и соседний Семеновский переулок переименовали в Марксистские, чем немало потешили некоторых москвичей, воспринимавших марксизм критически. Рекорд умножению имени Маркса был поставлен в 1961 году, когда одного только повода – установки памятника ему на Театральной – оказалось достаточно, чтобы объявить проспектом его имени, в сущности, ничем не объединенную магистраль, механически включившую в себя и Театральный проезд, и осевую часть Театральной площади, всю площадь Охотного Ряда с примыкавшими к ней Моисеевской и Манежной площадями и всю старинную Моховую улицу.
В 1990 году с этим конфузом покончили – имена Театрального проезда, Охотного Ряда, Манежной площади и Моховой улицы восстановлены.
Неукротимо размножали имя Фрунзе. Кроме бывшей Знаменки его присвоили набережной и серии улиц в Хамовниках, беззастенчиво прилепив к ним даже номера (1-я – 3-я Фрунзенские), в 1942 году добавили и Фрунзенский переулок. Только Фрунзенскому Валу, имя которого звучало полным анахронизмом (войска Фрунзе штурмовали у Перекопа Турецкий вал, а совсем не Хамовнический), в 1986 году было возвращено исконное «хамовническое « имя. Еще несуразнее выглядело имя Фрунзенского района, словно в насмешку совсем удаленного от всех улиц, связанных с памятью о Фрунзе.
В 1990 году приарбатской улице Фрунзе возвращено имя древней Знаменки.
Абсурдным было номерное дублирование Бауманской улицы. Названа так она была в 1918 году, а в 1920-м популярность имени Баумана многократно увеличили, когда в Бауманский переименовали весь Басманный район. Имя площади (ныне восстановленной Елоховской) подкрепил воздвигнутый на ней памятник Бауману работы Б. Д. Королева. Казалось бы, знаменитый революционер увековечен достаточно. Так нет же, в 1933 году его имя присвоили еще и старомосковскому Коровьему Броду, вынужденно привешивая к нему номер – «2-я Бауманская». Возвышает ли такая нумерация? Еще досаднее обоснование – за что переназвали. В актовом зале Высшего технического училища, расположенного на этой улице, в дни траура находился гроб с телом убитого Баумана[1].
Вот его имя и присвоили улице вместе с училищем, застеснявшись «дикарского» адреса – такой передовой вуз и на каком-то Коровьем Броду! В 1963 году и это наименование подкрепили – поставили Бауману даже второй памятник (работы Шлыкова) – одного показалось мало! Я уже упоминал, что ближайший вариант этого названия – Бычий Брод, а по-английски Оксфорд, прославлен как никого не шокирующее имя всемирно известного города, а дипломом Бычьего Брода гордятся почтеннейшие лорды Британии. Сам Бауман – ветеринар – мог ли брезговать коровами? Мы же не постеснялись занумеровать лишнюю Бауманскую, лишь бы расстаться с якобы унижающим «неаристократичным» названием!
Из первых поэтов советской поры повезло только Филиппу Шкулеву, участнику баррикадных боев в декабре 1905-го. Имя земляка чтили в подмосковном Люблине, и в Печатниках, где поэт родился, и давно уже присвоили его имя одной из тамошних улиц. Еще бы, ведь он сочинил слова всенародно известной песни «Мы кузнецы». При новой застройке улица с его именем исчезла, но почитатели и земляки поэта добились переноса названия на бывшую 4-ю улицу поселка Текстильщиков.
* * *
Катастрофическое крушение угрожало московскому именословию в первые дни, последовавшие за кончиной Сталина. Растерянные его почитатели не могли и в дурном сне вообразить, какое предстоит развенчание кумира, спешили поскорее выразить свою благонамеренность и законопослушность, словно соревнуясь, кто окажется католиком пуще самого римского папы, и предлагая еще безмернее возвеличить усопшего.
В 1994 году были обнародованы кое-какие материалы из рассекреченных высоких архивов, где обнаружились и вовсе панические предложения – даже переименовать в город Сталин саму Москву! Всю каменную ткань города готовы были так перекроить, что шахматной пешкой показался бы и Дворец Советов со статуей предыдущего вождя. В рабьих замыслах вырастали куда более внемасштабные небоскребы, увенчанные то неразлучным дуэтом «Ленин – Сталин», то сольным изваянием гиганта – одного Сталина. Какая там «аллея Ильича» устаревшего Генплана! Проломить совсем новый Сталинский проспект через всю Москву от самых Сокольников не к Воробьевым-Ленинским, а к Ленинско-Сталинским и даже просто к Сталинским горам, сковырнув по пути никому не нужный Манеж и еще какие-то там устаревшие шедеврики, рухлядь по сравнению с тем, что воздвигнем!
К юго-западу от университета были готовы создать район общественных зданий под названием «Памяти товарища Сталина» с новыми музеями, в их числе – персональным Сталина, Домом конференций народов мира, Дворцом науки и техники, грандиозным спортивным центром, массивом жилых зданий для обслуги...
В архиве сохранилось письмо руководства Московского университета, подписанное в числе прочих «углов треугольника» самим ректором академиком И. Г. Петровским, на имя «дорогого» Георгия Максимилиановича (Маленкова). Письмо содержало просьбу присвоить университету имя корифея науки Сталина (а как же Ломоносов? Разжаловать?!). Сохранились и чьи-то пожелания впредь расшифровывать СССР как Союз Советских Сталинских Республик, переименовать Советскую Армию в Сталинскую, Грузию – в Сталинскую ССР, ленинский комсомол (ВЛКСМ) в ленинско-сталинский (ВЛСКСМ)...
Грустно-веселую сводку этих архивных перлов обнародовал в своем очерке «Мумии вождей» журналист Сергей Земляной в «Вечерней Москве» за 20 декабря 1994 года, жаль, что не сославшись на номера единиц хранения, – было бы убедительнее.
К счастью, этот бред не сбылся – наверху уже понимали, что временам культа приходит конец, но в архив эту макулатуру все же подшили – спасибо за такие неопровержимые свидетельства маразма!
* * *
В ряду героев войн улиц удостаивались воины любых рангов – и солдаты, и маршалы. У большинства «маршальских улиц» слово «маршал» введено в их название. Вероятно, это оправданно для не самых популярных фамилий маршалов отдельных родов войск – Бабаджаняна, Вершинина, Голованова, Катукова, Неделина, Новикова, Рыбалко, Федоренко. Но несравненно более известные фамилии общевойсковых маршалов – Жукова, Рокоссовского, Василевского, Тухачевского, Конева, Малиновского, Мерецкова, Чуйкова, Соколовского, Тимошенко, Захарова, Бирюзова – могли бы быть даны и без определения «маршал».
Оказались же без указания «чина « названия улиц с именами маршалов Говорова в Кунцеве, Толбухина близ Сетуни и даже маршала бронетанковых войск Богданова в Солнцеве. Думали, что бряцание званием придает имени эпическое величие? И значит, Бог с ним, с неудобством адреса, заставляющего спотыкаться на двухэтажном названии? А зачем применяли звание маршал к имени Устинова в Крылатском? Конечно, бывший министр обороны носил это звание последние восемь лет своей жизни, за это же время согрешил, приложив свою руку и к решению ввести войска в Афганистан, – не самое ли «маршальское» из его деяний? Но главным-то делом у него была организация оборонной промышленности – тут под его волевым напором удавалось достигнуть многого. Так при чем маршал? Не приклеили же к улице трижды героя летчика Покрышкина упоминание, что и он был маршалом авиации! Прибавило бы что-нибудь к его славе наименование «улица маршала Покрышкина «?
В 1990 году с «улицей Маршала Устинова» предпочли вообще расстаться и восстановить прежнее, хоть и недолго существовавшее, имя Осенний бульвар.
Похожая картина и с генералами, и с адмиралами. С довеском этих званий к имени оказались улицы и площади Антонова, Белова, Глаголева, Карбышева, Жадова, Рычагова, Тюленева, Корнилова, Макарова, Ушакова да и Комдива Орлова. Но в большом числе тут видны и фамилии без упоминания звания – просто Нахимов, Ватутин, Черняховский, Панфилов, Берзарин, Доватор, Ефремов, И.Т. Гришин, Остряков, Полбин, Шумилов. Подобно случаю с Покрышкиным, у некоторых фамилий и правильно, что не названы генеральские звания – не за «генеральство» удостоены улиц участники спасения челюскинцев Водопьянов и Каманин, Молоков и Ляпидевский, да и героями они проявили себя задолго до возвышения в чинах; без именных лампасов обходятся и знаменитый авиатор Громов, академик-хирург Еланский и конструктор Лавочкин.
В числе «получивших» свои улицы – полковники Полосухин, Шутов, Головачев, подполковник Супрун, майоры Ремизов и Паршин, капитаны Гастелло, Докукин и Пивченков. В числе лейтенантов разных рангов назовем летчика Тимура Фрунзе, героев тарана Талалихина и Артамонова, офицеров Викторенко, Галушкина, Лукьянова. Не забыты и политработники – комиссар-партизан Гурьянов, комиссар Лобачик, политрук Клочков. Удостоены улиц сержант Костиков, снайперы Ковшова и Поливанова, рядовые Климашкин, Паперник. Прославившийся в рядах итальянского Сопротивления По-этан – Федор Полетаев – попал в эти списки не просто как рядовой солдат.
Нередко объектами персональных мест оказывались герои и менее значительных событий, что, однако, не снижало трагизма их судеб. В 1928 году Живинскую улицу в Ленинской Слободе назвали именем жившего неподалеку пограничника Сайкина, геройски погибшего в схватке с диверсантами на границе Азербайджана в предыдущем году.
Аналогична картина с улицами, нареченными в честь ученых. В алфавитном списке названий, начинающихся словом «академик», уже больше 30 человек. Есть фамилии менее популярные из-за прижизненной закрытости их работ, например, атомно-ядерных, авиаконструкторских или ракетных (Бочвар, Люлька, Ильюшин, Челомей, Янгель); есть и вынужденные довески в виде званий к фамилиям, часто повторяющимся, – академиков Павлова, Комарова, Петровского, Петрова. Но и среди закрытых, таких, как Пилюгин и Расплетин, улицы были названы без упоминаний, что они академики.
Увы, и тут больше случаев ненужного усердия в упоминании званий – все бы поняли, что речь об академиках, видя улицы с именами Капицы, Келдыша, Курчатова, Королева, Несмеянова, Туполева. Есть же в Москве и беститульные – проспект Вернадского, улицы Обручева, Немчинова, Бехтерева, Бурденко, Введенского, Кржижановского, Сперанского, Чаплыгина, Намёткина, Образцова, Прянишникова, Тихомирова, Ферсмана, Ляпунова, Грекова.
Членкорам такой парад не устроен. Если они и успевали умереть до возвышения в академики, то фамилии, как и у профессоров, упоминались без бряцания довесками. Просто Менделеев, просто Столетов и Лебедев. И наверное, это хорошо. Ведь черным юмором выглядела бы в списке улица Академика Миллионщикова рядом с «Профессора Менделеева». Еще смешнее были бы улицы с упоминаниями таких ученых степеней и званий, как кандидаты или доценты. И как хорошо, что безо всяких возвышающих титулов звучат имена улиц в честь наших первых ракетчиков – Цандера и гениально универсального изобретателя Кондратюка, увы, не по истинной его фамилии Шаргея.
Конструктор Шухов известен москвичам прежде всего как создатель в 1922 году знаменитой кружевной радиобашни на Шаболовке, теперь ее и зовут Шуховской. А ведь нет счета и другим выдающимся его сооружениям – мостам, решетчатым перекрытиям (например, над перроном Киевского вокзала), его популярность могла бы не уступать Эйфелевой. А мы – назвали в 1963 году именем Шухова только улочку. Имя ее звучит, конечно, лучше, чем прежнее Сиротский, хотя то и напоминало о прошловековом Варваринском сиротском доме. И все-таки хорошо, что улица названа просто Шухова (лучше бы – Шуховская), а не «Почетного Академика, Героя Труда, Члена ВЦИК В.Г. Шухова»...
Одна из деликатных проблем – соизмеримость заслуг. Бывшее Октябрьское Поле превращено в своеобразный «маршалград» (его же из кощунственного озорства зовут маршалятником – не оборотная ли сторона пристрастия к тематическим «кустам»?). Но не надо, чтобы из такого парада военачальников торчала фамилия сколько угодно знаменитой балерины – не плодите лишних анекдотов.
Казалось, все ясно со спасателями челюскинцев и героями полюса – их имена получили многие улицы в Лианозове. Но любопытна в этой связи судьба имени летчика Бабушкина. Этот герой-полярник прославился еще в 1928 году как участник поисков рухнувшего дирижабля «Италия «. Полеты Бабушкина тогда не увенчались успехом – пальма первенства и сопутствующие ей лавры достались его коллеге – летчику Б. Г. Чухновскому, разглядевшему на льдах бедствующих людей. Однако в дальнейшем этому тихому интеллигенту решительно не везло – были неудачи в очередных полетах, Чухновского обошли высокие звания, не получил он и звезды героя, а не первый ли был герой?! Бабушкин оказался поначалу удачливее – помог высадке первой дрейфующей станции на полюс и сразу оказался в звездной обойме. Но в 1938 году он погиб в авиакатастрофе, и тогда же в подмосковном Лосиноостровске, где он жил, его имя было присвоено одной из улиц поселка, еще в 1925 году преобразованного в город. А через год после гибели летчика весь город Лосиноостровск был переименован в его память в Бабушкин! Влившись в 1960-м в состав Москвы, он образовал в ней значительную часть теперешнего Бабушкинского района. Такой чести не удостоился ни один из спасителей челюскинцев и других наших, даже более прославленных, полярников. И все потому, что этот летчик оказался жителем скромного пригорода и предметом особой патриотической гордости сограждан Лосиноостровска. А Чухновский, заслуживший в 1928 году всемирную известность, вообще остался в тени.
* * *
Немало потрудилась над прославлением классиков и других бесспорных с ее точки зрения лиц моссоветская комиссия в 1921—1922 годах.
Один из принципов ее работы гласил: «Увековечение имен деятелей революции и других исторических личностей» – тут комиссия постаралась украсить Москву именами и Достоевского (1-й Мариинский переулок), и Бебеля (две Церковные улицы), и Фридриха Энгельса (бывшая Ирининская, по приделу святой Великомученицы Ирины в церкви Святой Троицы), и большевика-рабочего П. П. Щербакова, погибшего при взятии кадетских корпусов в Лефортове, и Заморёнова (Средняя Пресня) и Давыдова (3-й Краснопрудный), и Шитова (Архиерейская набережная).
Переулок в Кожевниках, носивший имя фабриканта Гусятникова, был переименован в Летниковскую улицу в честь рабочего И. Г. Летникова, большевика, участника октябрьских боев. Участнику трех революций, председателю Сокольнического райсовета, члену горкома и депутату Моссовета П. А. Бабаеву «отдали» 5-ю Сокольническую улицу.
Люсик Лисинова (Лисинян) – молодая большевичка, погибшая 1 ноября 1917 года в уличном бою на Остоженке, увековечена в результате странного смешения имени и фамилии в названии Люсиновской улицы (бывшей Малой Серпуховской). Позже это имя распространили и на бывшую Земляную, а в 1952 году его же получили и соседние переулки – Ремизовский, Кологривский и Арбузовский.
В память участника декабрьского восстания 1905 года Н. Г. Никитина переименовали бывшую Колдомку близ Щелковского шоссе, не посчитавшись с тем, что это старомосковского типа название напоминало о переселенцах из костромской Колдомской волости (им царь Алексей Михайлович поручал создать образцовое хозяйство в его вотчине – Измайлове). Тогда же в честь уже упомянутого Мантулина Студенецкая улица, на которой он погиб, стала называться Мантулинской.
Почтили сытинцы и старину. Три Петровские улицы в Преображенском напоминали о Петре и его размещавшихся здесь, как и в Лефортове, потешных войсках, но имена эти повторялись в других местах. Им в 1922 году было присвоено имя Бухвостовых – в честь одного солдата и двух зодчих, но улицы между ними не поделили, а перенумеровали все заодно, – получились 1-я, 2-я и 3-я Бухвостовы, благо братьев было трое. Зодчие Бухвостовы участвовали в строительстве Новоиерусалимского монастыря. К 1990 году из них уцелела одна 2-я Бухвостова. Пойми, в память которого из троих!
Уже было сказано, что под имя известного врача, общественного деятеля и революционера И. В. Русакова отдали бывшее Сокольническое шоссе. Но он же был и членом Сокольнического райсовета, президиума Моссовета и горкома партии, вот ему не пожалели и набережные – старую Дворцовую, Матросскую и Лагерную, а ведь каждое из этих названий свидетельствовало о ценном – о загородном Преображенском дворце царя Алексея Михайловича, о соседней Матросской богадельне для престарелых и увечных матросов, о лагере одного из учебных карабинерских полков[2].
Такого рода нареченья продолжались и после 1922 года. Так, Аристарховский переулок Таганки получил это имя члена Рогожско-Симоновского райсовета в 1925 году, утратив прежнее имя Грязный. Тогда же удостоился улицы в Черкизове Емельян Пугачев. В 1960-м она стала 1-й Пугачевской, так как к ней добавили 2-ю, которой заменили повторявшуюся улицу Куйбышева и еще одну – неведомого Галкина. В 1926 году переулок в Сыромятниках с именем местного купца Колокольникова был переименован в Мрузовский – по партийной кличке Мрузов рабочего-большевика В. Е. Морозова, участника боев 1905 и 1917 годов – именно в этом переулке Мрузов погиб в октябре 1917-го в бою с юнкерами.
Особого упоминания достоин пример, когда улице у платформы Сетунь в 1933 году было присвоено имя С. П. Горбунова, молодого организатора авиапромышленности в годы первой пятилетки, погибшего в авиакатастрофе. Теперь широкую известность приобрел действующий здесь клуб имени Горбунова. Но с тех пор фамилия оказалась «абонированной», и имени более известного Горбунова – академика – улица уже не получит во избежание повторений, – а ведь он был и непременный секретарь Академии наук, и управделами Совнаркома, руководил Таджико-Памирской экспедицией, сопутствовал Евгению Абалакову в первовосхождении на тогдашний пик Сталина, ныне Коммунизма...
В бывшем пригородном поселке, возникшем в Лианозове, которому после смерти большевика Ю. Ларина (Лурье) было присвоено его имя, целому кусту улиц дали имена полярников – участников спасения челюскинцев и героев первых полетов на Северный полюс. Тут были прижизненно наречены улицы в честь первых Героев Советского Союза – спасителей челюскинцев в 1934 году – Водопьянова, Каманина, Леваневского, Ляпидевского, Молокова, Слепнёва (седьмой в этой плеяде – Доронин – получил улицу посмертно среди других имен полярных летчиков в Бабушкине, но утратил ее в ходе перепланировки). Здесь же прижизненно получили улицы герои первой высадки на Северный полюс – О. Ю. Шмидт, Федоров, Ширшов, Кренкель (тут был и Папанин, но улица исчезла при застройке; позже его имя закрепили за одной из улиц Бутова) и герои трансарктических перелетов – Чкалов, Байдуков, Беляков и Громов.
* * *
Переименования бывают такими неоднозначными, что их трудно разносить по тематическим группам. Вот какова, например, множественность значений у имен улиц Братской, Кантемировской и Сибиряковской.
Каким многослойным оказалось имя Кантемировской улицы! Молдавские деятели Кантемиры были один другого знаменитее, историк и политик Дмитрий Кантемир, сподвижник Петра, содействовал переходу Молдавии в состав России. Его сын Антиох Кантемир прославился не только как дипломат и философ, но и как русский поэт-сатирик, один из старейшин нашей поэзии. К югу от тогдашней Москвы, в районе теперешнего Ленина-Дачного, с XVIII века находилась усадьба Кантемиров, о чем напоминало имя улицы, существовавшей здесь еще до вхождения этой территории в Москву.
Но не только этим объясняется восстановление имени улицы. Кантемирам принадлежали также земли на юге центрального района Европейской России – об этом напоминает имя существующего и ныне поселка Кантемировка. Значит, тут учтен и «географический» принцип – поселок Ленино-Дачное, образованный в 1939 году, расположен на юге Москвы, в состав которой он вошел в 1960-м. Однако и этого для понимания имени улицы мало. В официальной формулировке повода к ее названию не значатся ни деятели Кантемиры, ни поселок Воронежской области. Улица названа в 1965 году в честь Кантемировской дивизии в ознаменование 20-летия Победы в Великой Отечественной войне. А дивизия заслужила свое имя боями в районе той самой воронежской Кантемировки и последующим боевым путем – Москва восемнадцать раз салютовала ее подвигам. Добавим к этому, что и в Молдавию фамилия Кантемиров занесена со стороны, ее принесли с собою выходцы из Ногайской степи, Хан-Темиры!..
Имя Братская на востоке Москвы близ станции метро «Перово», казалось, не таит ничего сложного. Известны и город Братск – наследник Братского острога 1631 года в стране «братских людей», как русские тогда называли бурят, и Братская ГЭС, и заслужившее грустную репутацию Братское водохранилище. Но есть и еще один оттенок. Не случайно это имя выбрали для замены повторявшегося в других местах имени Товарищеской улицы. Считали, что смысловая аналогия (товарищ – брат) психологически смягчит переименование – жителям Товарищеской не будет обидно стать жителями Братской.
Люди, называвшие улицу Челюскинской в Бабушкине, считали, что это имя напоминает прежде всего об истории плаванья ледокольного парохода «Челюскин» Северным морским путем (второго после «Сибирякова» за одну навигацию), о его гибели в Чукотском море и достославного спасения челюскинцев с дрейфующей льдины. Но разве не слышится в нем же имя и русского полярника Семена Челюскина и название впервые достигнутого им мыса, самой северной точки материка Евразии. Это мыс Челюскин – именно так, а не в родительном падеже – сам мыс как памятник открывателю!
Одну из Пионерских в 1964 году назвали Сибиряковской – и тут дело не только в имени знаменитого ледокола. Александр Михайлович Сибиряков прославился во второй половине прошлого века и как крупный золотопромышленник, и как фанатик-меценат, организатор труднейших полярных экспедиций. На его средства швед Норденшельд впервые, хотя и с зимовками, прошел насквозь Северный морской путь. Ледокол, получивший имя Сибирякова, оправдал эту честь, когда в 1932 году впервые преодолел тот же путь за одну навигацию! Но ему суждено было совершить и больший подвиг: находясь в дни войны в Карском море, он принял неравный бой с заплывшим в эти воды немецко-фашистским линкором и героически погиб. В память о нем имя «Сибиряков» в 1945 году присвоили новому ледоколу. Вот и ответьте, в чью же честь наименована в Свиблове Сибиряковская улица!
Многие персональные названия вошли в имена улиц вме¬сте с названиями селений, несших в себе фамилии или прозвища их владельцев.
Аминьевское шоссе вело к поселку Аминьево, в 1960 году поглощенному Москвой. Но само село Аминьево поначалу называлось Аминево, ибо принадлежало участнику Куликовской битвы Ивану Аминю. «В честь» это название или не «в честь»? Потеря памяти привела к тому, что в 1982 году северную часть шоссе отрубили под переименование – тут уже ясно, что «в честь» – М. А. Суслова, никакого отношения к этому шоссе не имевшего. Просто не нашлось достаточно престижного проспекта под имя столь видного в те дни деятеля (шоссе к этому времени было уже превращено в первоклассную магистраль). В 1990 году имя Ивана Аминя вернулось к шоссе на всем его протяжении.
А разве не ценны имена Большого и Малого Демидовских переулков – ведь тут проживали сами Демидовы – владельцы металлургических заводов Урала. Их имена – из XVIII века!
Хавская улица с прошлого века хранит название существовавшей здесь Хавской слободы. При чем здесь персональное имя? А вот причем. Еще в прошлом веке приобрел известность историк Москвы П. В. Хавский. Он был автором «Указателя источников истории и географии Москвы с древним ее уездом...» (1839) и книги о семисотлетии города, отмечавшемся в 1847 году. Этот москвовед был уроженцем Хавской слободы и сделал ее имя своим псевдонимом!
Спартаковскую улицу назвали так в 1918-м, а площадь и переулок – в 1919 году. Можно услышать разные предположения по поводу этих наименований. Болельщики связывают их со спортивным обществом «Спартак», историки – с античным историческим Спартаком – вождем восстания рабов в Италии, книгочеи и ценители балета – с романом Джованьоли и балетом Хачатуряна. Но в революционной Москве было не до футбола и не до балета.
Имя «Спартак» – носила тогда немецкая революционная организация, возникшая в 1916 году и ставшая позже ядром компартии Германии. И такие названия угодили в Москву в знак интернациональной солидарности не с рабами Рима, а с коммунистами Германии!
Своеобразный ряд имен связан как бы с двухступенным увековеченьем. Маратовские переулки у Пятницкой были названы в 1929 году не в честь Марата, а по находящейся здесь кондитерской фабрике, почему-то удостоенной имени французского революционера. Романтика в духе «Чевенгура»?
Таков же механизм возникновения названий Балакиревского переулка на месте бывшего Рыкунова – в 1939-м, по фабрике имени Балакирева, рабочего, участника революций 1905 и 1917 годов; переулка Стопани у Мясницких Ворот в 1933-м, вместо Фокина, поскольку здесь находился Дом Общества старых большевиков, одним из руководителей которого был Стопани, сам старый большевик, умерший в 1932 году.
Опосредствованные наименования бывают и досадны, когда касаются людей, имеющих действительные заслуги перед Москвой. А заслуги эти бывали поистине фантастически разнообразны. Архитектор Щусев создал Москве и Марфо-Мариинскую обитель к 300-летию дома Романовых, и Казанский вокзал, а в советское время – архитектуру значительной части выставки 1923 года, ленинский мавзолей, станцию метро «Комсомольская», был соавтором проекта гостиницы «Москва», реконструировал и довершил здание КГБ на Лубянке, участвовал до 1935 года в разработке генерального плана развития Москвы. Такой деятель, наверное, достоин увековеченья в одном из московских имен. Но зачем надо было губить для этого старомосковский Гранатный переулок? Ведь гранатный двор по изготовлению снарядов существовал здесь с середины XVIII века! При чем тут Щусев? Оказывается, при том, что именно в этом переулке ко времени кончины зодчего действовал Союз архитекторов и Центральный дом архитектора. Поэтому тут в 1980 году – более чем через 30 лет после переименования переулка – был поставлен бюст Щусева – неужели мало для увековеченья? Да и Дом архитектора строил совсем не Щусев, а Эрихсон, и перестраивали его в 1941 году архитекторы, среди которых Щусева не было... (В апреле 1992 года имя Гранатный переулку возвращено).
В честь столетия со дня рождения психиатра Ганнушкина переименовали набережную с чудесным старомосковским названием Потешная только за то, что на ней находится психиатрическая больница, уже носящая имя врача. Мало одной больницы, дадим еще и набережную! Так же с помощью имени учреждения утвердился в списках улиц и почетный академик Гамалея. Бывший 1-й Щукинский с соседней новой улицей превратились в улицу Гамалеи потому, что тут расположен Институт эпидемиологии и микробиологии, носящий его имя.
Кто был бы против увековеченья памяти великого нашего биолога И. И. Мечникова? Его имя было заслуженно присвоено институту вакцин и сывороток в бывшем Малом Казенном переулке. А имя переулка, как и соседнего Большого Казенного, напоминало о существовании здесь Казенной хлебной слободы. Но в 50-е годы оба названия исчезли из списков. Большой Казенный был в 1957 году переименован в улицу Аркадия Гайдара, писателя, жившего в этом переулке, а Малый – в улицу Мечникова – по институту. Все та же странная логика – от имени учреждения к косвенному увековеченью деятеля.
В мае 1993-го имена обоим Казенным возвращены.
О том, как адрес польского посольства по той же логике помог Большому Патриаршему переулку превратиться в улицу Адама Мицкевича, уже упоминалось.
Лесную улицу в Ленине-Дачном в 1965 году назвали Артёмовской – по донбасскому городу Артемовску, бывшему Бахмуту, в ряду других имен южного направления. Но в этом имени звучит и партийная кличка большевика Сергеева-Артёма, погибшего в 1924 году (Бахмуту тогда же и присвоили имя Артёмовск).
Улицей Баженова в том же году была названа бывшая Крестьянская улица Царицына – тут увековечивалось имя замечательного зодчего, первого автора ансамбля Царицынского дворца. А почему рядом с ней возникла улица с красивым загадочным именем Дольская? Оказывается, почитатели и знатоки творчества Баженова предложили так назвать соседнюю, бывшую Советскую улицу, по имени калужского села Дольского – родины Баженова!
* * *
Иногда переименования предпринимаются и как акции политико-дипломатического назначения, даже с полной и преднамеренной откровенностью. Так, на кончину ирландца Сэмса, демонстративно голодавшего в знак протеста, Иран откликнулся... присвоением его имени улице, где расположено британское посольство в Тегеране – это должно было служить как бы дипломатической пощечиной в знак уже и без того напряженных англо-иранских отношений.
Находились силы, которые, протестуя против ограничений выезда евреев из СССР в эмиграцию (получивших отказ в выездных визах называли отказниками), даже в Париже одну из улиц нарекли улицей Отказников! Были на Западе в годы «холодной войны» и другие примеры – появлялись улицы с одиозными у нас именами Солженицына и Сахарова, чтобы советским представительствам, расположенным на этих улицах, неудобно было даже сообщать свои адреса.
Но это уже ягодки. А цветочки давали о себе знать еще в 1923 году, когда после убийства советского дипломата Воровского его имя было присвоено бывшей Поварской в прямом расчете на будущее размещение в особняках этой улицы многих западных посольств – тогда только начиналось признание Советского Союза Западом.
Вот почему в свое время меня так обеспокоило уже описанное присвоение имени Мориса Тореза набережной с многолетним адресом британского посольства.
* * *
Множество переименований (к сожалению, не меньше, чем наименований заново) связано с увековеченьем памяти только что скончавшихся. Так, улиц и площадей в год своей кончины удостоились такие, например, государственные и политические деятели, как Свердлов (1919), Ленин и Ногин (1924), Нариманов (1925), Дзержинский (1926), Мархлевский и Войков (1927), Куйбышев (1935), Калинин (1946), Землячка (1947), Жданов (1948), Семашко (1949), Морис Торез и Куусинен (1964), Георгиу-Деж (1965), Хо Ши Мин (1969), Шверник (1971), Ульбрихт и Альенде (1973), Суслов (1982), Пельше (1983), Андропов (1984) и Черненко (1985).
Так же безотлагательно получили улицы некоторые маршалы, в их числе Жуков (1974), герои-летчики (Чкалов, 1938, Осипенко с Серовым, 1939), космонавты (Гагарин, 1968), писатели (Алексей Толстой, 1945), архитекторы (Л. А. Веснин, один из трех знаменитых братьев, 1933, Щусев, 1949), многие артисты и режиссеры, ученые – академики (Королев, 1977, Келдыш, 1978, Несмеянов, 1980).
Перечни таких срочных наречений по-своему интересны – в них запечатлена уже существовавшая к концу жизни деятелей репутация, признание заслуг; как правило, такие присвоения имен производились не в порядке самодеятельных инициатив, а во исполнение вышних решений «увековечить в названии улицы».
А во множестве случаев даты кончин и наречений разнились на год – не всегда сразу принимались решения, да и после них требовалось время, чтобы подыскать достойный объект; затяжной бывала и аппаратная процедура разных согласований – с Институтом марксизма-ленинизма, с Политуправлением армии, с горкомом и мало ли еще с кем.
Это коснулось даже крупных государственных деятелей. Кирову, погибшему в 1934-м, Мясницкую отдали только в 1935 году (в декабре 1934-го было не до того). Косыгин скончался в 1980 году, а Воробьевское шоссе, не найдя после долгих поисков ничего лучшего, уступили под его имя в 1981-м, сославшись на то, что он тут жил. Площади для Иосипа Броз-Тито и Индиры Ганди, умерших в 1980 и 1984 годы, подыскали только в 1981 и 1985-м. Наречь пустовавшую площадь именем Брежнева, скончавшегося в 1982-м, дерзнули только в 1983 году.
Выдающиеся композиторы нашего времени – Мясковский (1980) и Хачатурян (1986) – «дожидались» улиц и с куда большим опозданием после дат кончины (1950 и 1978), ибо еще долго после ждановского погрома по инерции продолжала действовать одиозность этих имен. А Сергей Прокофьев с Шостаковичем и до сей поры не сподобились получить улицы, тогда как Дунаевский, хоть и семью годами позже даты гибели, все же оказался с собственным адресом.
* * *
Удручающее проявление аппаратно-бюрократического угодничества – стремление всунуть в имя улицы кроме фамилии еще и инициалы увековечиваемого (а было и такое: «площадь Брежнева Леонида Ильича» – и то хорошо еще, что не «Маршала Брежнева «). Зачем инициалы? Они бывают нужны, чтобы различать однофамильцев, как в случае с улицами А. Н. и Н. А. Островского – догадались же учинить такое! Нет, это коснулось первых персон в стране и особенно развилось в годы застоя – появились улицы Косыгина А.Н., Пельше А.Я. Особенно комичен чиновничий стиль в случаях, когда в название «для порядка « вставляли еще словцо «имени» – «проспект имени Андропова Ю.В.» – тут нелепо и стремление поставить инициалы после фамилии, словно в бухгалтерской ведомости. А ведь это проникло даже на постаменты памятников – стыдно читать: «Гоголю Николаю Васильевичу» да еще с довеском «по постановлению правительства Советского Союз « – хорошо хоть это-то не додумались включать в имена!
Жизнь сама вносит поправки – ив быту, и в печати такие названия все чаще упоминаются без инициальных привесков – говорят и пишут просто об улице Косыгина и проспекте Андропова. Имя Брежнева на перекрестке Профсоюзной и Гарибальди упразднено, и даже памятный камень, повествовавший об этом, убран – площадь осталась безыменной. Улицу же «Черненко К. У.» переименовали в Хабаровскую – по ее положению в восточной части Москвы. Вернуть имя Красноярская, уступленное под улицу Черненко, было невозможно, так как присваивая ей его имя, название «Красноярская» перенесли на соседнюю безыменную улицу вдоль Кольцевой автодороги – не перетаскивать же его обратно!
Любопытны случаи закрепления личных фамилий земле- и домовладельцев в названиях улиц по их желанию. Бывший Анненский переулок был проложен по земле, принадлежавшей некоему Пантелееву, при условии, что переулок получит его имя, что и было исполнено; теперь это Пантелеевский переулок близ Каланчевской улицы. А рядом возникла даже улица – тоже Пантелеевская! Подобным же образом позаботилась о своем имени землевладелица Костомарова, безвозмездно передавшая свою землю городу с условием, что проложенный здесь переулок назовут ее именем. Это тоже было исполнено, и больше того – теперь здесь существуют не только переулок, но и Костомаровский мост через Яузу – он сохранил это имя и после того, как был построен заново на месте старого, деревянного. А в память историка Костомарова теперь ничего и не назовешь – будет дубляж.
Было правилом, что присвоение личных имен производилось во исполнение указаний директивных инстанций и после согласования с «компетентными органами». Но все же бывали случаи, когда и персональные названия оказывались результатом самодеятельных импровизаций членов комиссии по улицам.
Вспоминаю, как при обсуждении предложенного Союзом писателей наречения одной из улиц Строгина именем Исаковского я высказал пожелание, не дожидаясь ничьих высших указаний, чтобы тут оказались рядом улицы имени двух друзей-поэтов – Исаковского и Твардовского. Фигура Твардовского была еще не настолько канонизирована, чтобы его повелели увековечить сверху. Но отвергать предложение не решились, и улица Твардовского с 1979 года заняла достойное место в кварталах Строгина.
Я счастлив, что вовремя успел предложить имя Есенина для бульвара на рязанском направлении в Новых Кузьминках. Есенинский бульвар получил это имя в 1964 году без верховного указа «увековечить в названии улицы». А в 1972-м скульптор Цигаль создал тут поэтичную камерную фигуру Есенина – только не говорите «памятник» – не было правительственного указания ставить памятник. В справочниках пишут уклончиво «скульптурный портрет», а недопросвещенная молодежь все-таки назначает свидания «у памятника»...
Подобным же образом по самодеятельному предложению члена комиссии Л. А. Ястржембского в уличную сеть Ясенева вошли улицы с именами Айвазовского, Рокотова, Карамзина и Паустовского – тоже без вышних благословений. Паустовский в этом ряду возник совсем неожиданно – обсуждалось одно из географически южных имен – Тарусская улица. Когда его одобрили, сразу же возникло предложение: где Таруса, там и Паустовский. Своего рода авторскую ответственность я готов нести за то, что сумел вписать улицу Грина в сочетании с Феодосийской, а теперь и Коктебельской в Бутове, у поселка ВИЛАР (ныне ВИЛР).
Другая моя попытка выступить инициатором-крестным успеха не имела. Хоть я и критиковал двухэтажные генеральские названия «с лампасами «, одному генералу мне очень хотелось посвятить хорошую улицу где-либо на западе Москвы, лучше всего в Крылатском, на Вяземском направлении. Речь идет о Михаиле Федоровиче Лукине, одном из спасителей Москвы, что делает именно его особенно достойным в ряду других участников обороны столицы в 1941 году.
Генерал Лукин, воевавший еще в Гражданскую комбригом, в дни наступления немцев на Москву оказался во главе группы армий, попавшей в огромный котел окружения под Вязьмой. На домолачиванье этого котла противник в осенних боях истратил уйму сил, так что героическая оборона, которую тут возглавлял Лукин, в немалой степени помешала блицнаступлению немцев на столицу.
Тяжело раненный, генерал оказался в плену, где не поддался нажиму и уговорам гитлеровского командованья перейти на сторону противника. К сожалению, писатель Аркадий Васильев в бездарном романе оклеветал Лукина как власовца, и это некоторое время мешало его реабилитации. Теперь доброе имя полководца восстановлено; в Смоленске, который он героически оборонял, уже появилась улица его имени. Грех ей не возникнуть и в Москве.
В исполкоме Моссовета мое предложение переадресовали: если заинтересованная организация, например Союз писателей, обратится в военно-исторические и военно-политические сферы, и там это поддержат, будет в Москве и улица Лукина. Помню, я легко убедил писателя Стаднюка обратиться с таким ходатайством куда следует от имени Московской писательской организации – он очень сочувственно отнесся к этой идее, ибо сам много знал и писал о Лукине.
Увы, ходатайство осталось без ответа – видимо, нарвалось на кого-то не согласного с реабилитацией Лукина. Или просто по лености и равнодушию.
Поучительна история с попыткой внедрить в Москву еще одно генеральское имя.
Выдающимися полководцами в обороне столицы проявили себя многие. Поэтому естественно, что в именах ее улиц отражены заслуги уже упоминавшихся маршалов и генералов Белова, Гришина, Жадова, Доватора, Ефремова, Панфилова. Но были случаи, когда последующая деятельность героев битвы за Москву наложила на их репутацию тень. Нет же в этой плеяде, например, улицы генерала Власова.
В 1979 году скончался генерал Исса Александрович Плиев, дважды Герой Советского Союза. Подвиги кавалерии, которой он командовал под Москвой, не уступали делам кавалеристов его коллеги, генерала Доватора, гибелью своей в 1941-м снискавшего большую, чем Плиев, популярность. После кончины Плиева Совет ветеранов и однополчане сразу же начали заботиться о присвоении его имени одной из улиц.
Помню свое смущение, когда это ходатайство поступило к нам в комиссию. Мы знали, что просьбу отправят на согласование в надлежащие военно-политические и военно-исторические инстанции, потом в горком партии, а удовлетворят, лишь получив их «добро». Но как мне хотелось воспрепятствовать запуску ходатайства по лестнице инстанций! Говорил что-то о неблагозвучности имени, о нежелательных созвучиях с глаголом «плевать» и с командой «пли»... Но не отваживался сказать о главном, что смущало и о чем тогда еще не говорили вслух. Во главе карающих войск, осуществивших кровавую расправу с новочеркасской забастовкой в 1962 году, был командовавший войсками военного округа, с того года уже генерал армии Плиев, тот самый. Хочешь – не хочешь, а добрая старая осетинская фамилия в этом случае навсегда связалась именно с командой «пли»!
На сей раз ответа долго ждать не пришлось, и он, к нашей радости, был отрицательный, пусть и без объяснений. Пытались догадываться. Наша пресса о новочеркасской трагедии намертво молчала, но в русский тамиздат и в иноязычную печать сведенья просачивались. Хорошо, что нашлись и у нас компетентные эксперты, понявшие, насколько неуместно было бы при всех подмосковно-кавалерийских заслугах Плиева увековечивать на улицах столицы имя новочеркасского опричника.
Почему в Москве нет улицы Минина и Пожарского? Не раз звучали пожелания присвоить их имена даже единому проспекту. Такой дуэт, как он ни символичен, неудобен в качестве адреса («встретимся на Минине-Пожарском»?). А порознь? Дублирующиеся названия уже были. В Мининский переулок ухитрились исказить бывший Минский, как предположил П. В. Сытин, еще в начале XX века. А улицы Минина и Пожарского (были и такие!) близ платформы Красный Строитель на Курском направлении попали под колесо переименований вместе с соседними повторявшимися (Трудовой, Огарева, Садовой, сюда же попала нигде не повторявшаяся улица Кольцова), когда было сочтено, что не к лицу таким высоким именам сиять на задворках захудалого пригорода. С согласия районных властей всем улицам поселка было присвоено имя Чугуевских. Улица Минина стала Чугуевской без номера, а остальные – тремя номерными. Конечно, и Чугуев на Харьковщине – город почтенный (родина Репина, восставал против Аракчеева). Но понятны и протесты жителей, Минин с Пожарским нравились им и порознь больше, чем номерные Чугуевские. А возвращать старые имена уже и нечему – спор по-своему решили строители: снесли под корень все кварталы с Чугуевскими улицами.
Имя одного из двух героев все же вошло в святцы столицы. В мае 1993 года Пожарским был назван бывший Савель¬евский переулок в память о находившемся поблизости штабе князя Пожарского в 1612 году в дни сражения с польско-литовскими интервентами гетмана Ходкевича.
* * *
Мы в комиссии отнюдь не питали пристрастия к присвоению улицам иноязычных имен. Как правило, они возникали по указаниям сверху, нередко просто телефонным. О волевом переименовании Софийской набережной уже было сказано. Уход из жизни «руководителей международного рабочего и коммунистического движения» или таких лидеров и деятелей, как Неру, Индира Ганди, писатель Роллан, сопровождался звонком с надлежащим «советом».
Однажды (это было в 1961 году) по такому же звонку была «подобрана» безыменная улица для присвоения ей имени... Гарибальди! Столетие итальянской революции 1859—1860 годов было уже позади. Никакие даты в жизни самого Гарибальди к юбилеям не располагали. Казалось бы, мало ли еще подобных деятелей – Кромвелей, Жоресов... Почему именно Гарибальди? Несколько лет спустя наши деятели, ездившие в Италию, приоткрыли мне странную тайну этого наречения. Оказалось, расчет был чисто пропагандистский – в Италии проводились какие-то выборы, и нужно было помочь итальянской компартии получить побольше голосов. Вот и решили, что известие о присвоении имени Гарибальди одной из улиц Москвы усилит симпатии итальянских избирателей к коммунистам. Принесло ли это ожидавшиеся результаты, не расследовал. В достоинствах Гарибальди не сомневаюсь, и имя благозвучное. Но насколько оно чуждо русской речи! Слышал сам, как радовалась одна лифтерша, что получила квартиру «на Гарибальдях». Даже явно инородное тело русский язык способен не только вобрать в себя, не отторгнув, но и так переиначить, что не придумаешь, – ведь и из «шер ами» получились шаромыжники!
Таких примеров, к сожалению, уже и с улицами немало. Тоже своими ушами слышал, как старушка спрашивала дорогу к площади Румына Роллана, а дама искала набережную Марии Терезы. Самое тревожащее довелось услышать от одной тетушки, приехавшей из атомного города Обнинска. На вопрос: «Как жизнь?» – последовал не просто обычный ответ вроде «разве это жизнь», но и укор: «Стыдно улицу назвать, на которой живем, – Жульё Кури». Сначала не поверил, а оказавшись в Обнинске, убедился – действительно интеллектуалы-атомщики решили воздать должное французскому коллеге и присвоили улице имя Жолио Кюри. Но разве же оно для адреса, для быта?
Искажение иноязычных имен бывают и кощунственные, и непристойные. Вслух не скажешь, во что превращают имя улицы Саляма Адиля. Неузнаваемо выворачивают фамилию Цюрупы. Финскую фамилию Куусинена переделывают в Укусинена.
Комизм и неуместность нашего усердия внедрять имена зарубежных деятелей в московское именословие хорошо показал поэт В. Дагуров. Под имя Вальтера Ульбрихта у нас в 1973 году зарезали популярнейшую Новопесчаную, хотя ее новостройки считались в свое время чуть ли не символом обновления Москвы. Поэт объездил Восточную Германию и был удивлен: даже в ГДР он не обнаружил ни одной улицы Ульбрихта. А нам и тут надо было быть «впереди планеты всей»? В 1990 году имя Новопесчаной вернулось.
Кстати, в районе Песчаных-Новопесчаных было умышленно сосредоточено еще несколько подобных имен. Думаете, в порядке интернациональной солидарности? Нет, про¬ще. Тут было много номерных тезок, которые не жаль заме¬нять. Вот за компанию к Ульбрихту и хлынули сюда имена улиц Георгиу-Дежа, Сальвадора Альенде, Луиджи Лонго...
Был же ничему нас не научивший пример Ленинграда, где из лучших побуждений одну из улиц назвали именем Зодчего Росси – ее образует ансамбль созданных им зданий. Казалось бы, все хорошо – заслуженно прославлен один из лучших архитекторов Петербурга. А учет законов русского языка? Давно уже стал анекдотом факт действительного искажения этого имени в «улицу Зачироси». А недавно и в одном из центральных изданий осрамились, правда, и ошиблись велеречиво и возвышенно, рассказав об улице «Зодчего России»!
Можно ли бороться с новыми угрозами иноязычности? Конечно, можно, если только заранее условиться о воздержании от любых соблазнов такого рода, сколько бы авторитетны ни были очередные кандидаты на подобные наречения. В прошлом же, когда такое сопротивление исключалось (воспротивься комиссия – все равно бы назвали), мы выработали своеобразную паллиативную позицию: нам удалось добиться специальной рекомендации – в ответ на директивы присвоить улицам что-либо очередное иноязычное предлагать под такое дело не улицы, а только площади, не имеющие собственной нумерации домов. Это не грозило искажением почтового адреса и заботило одних водителей, объявляющих остановки.
Во исполнение такой рекомендации в Москве и появились уже многочисленные площади с именами зарубежных деятелей – Амилкара Кабрала, Викторио Кодовильи, Зденека Неедлы, Иосипа Броз-Тито, Джавахарлала Неру, Ле Зуана. Их «прописка» местами уже подкреплена текстами на памятных досках, а на площадях Джавахарлала Неру, Индиры Ганди, Эрнста Тельмана и Хо Ши Мина – даже памятниками.
Возможность искажения экзотических имен иной раз тревожила и начальство. Помню, как при наименовании улицы Гримау оно спрашивало, не вставили ли в название имя Хулиан, боясь его осквернения в «живой речи».
Тенденции загружать столицу иноязычными именами живучи и не легко преодолимы, как и привычные стремления дальше нагромождать персоналии. Обновленный в 1990 году состав Комиссии по улицам Москвы радовался, что ранее разработанные ограничения для персоналий и иноязычных имен преемственно действуют. Обсуждали даже вопрос, не сделать ли их еще строже – полностью прекратить присвоение персональных имен улицам – шла речь о своего рода моратории на расширение поминальника.
Бывают ситуации, когда персональное наречение вызывается желанием неотложно выразить сочувствие по поводу каких-либо печальных событий. Так, имя выдающегося шведского политического деятеля Улофа Пальме было присвоено улице у посольства Швеции вскоре после его трагической гибели, доныне неразгаданной.
И вдруг газеты за 6 ноября 1990 года сообщили, что президиум Моссовета присвоил, якобы по предложению комиссии, персональные иноязычные имена двум новым площадям – Де Голля и Мартина Лютера Кинга, первой в связи с близившимся столетием со дня рождения национального героя Франции, второй – в честь всемирно известного борца за мир и равноправие народов. Речь сейчас не о бесспорных заслугах этих людей, а о непоследовательности решавших. Как могла наша комиссия предложить такое? К сожалению, за вымысел о «предложениях» комиссии инициаторы этой акции предпочли укрыться как за ширму.
Оказывается, авторитетные представители нового руководства Москвы, не заглянув в святцы, то есть в утвержденные Моссоветом и действующие правила и принципы, безо всякого совета с комиссией пообещали французам в Париже, что Москва готова назвать одну из своих улиц именем Шарля Де Голля. Пресса обещание подхватила, и было уже неудобно давать «задний ход». Комиссия, узнав об этом, была как бы загнана в угол и согласилась на такое название только для площади, а не улицы, выбрав для этого достаточно представительную – в амфитеатре гостиницы «Космос» – кстати, французы же помогали нам ее и построить!
Еще «хитрее» получилось с Кингом. Влиятельная негритянская корпорация из Штатов, дорожа вкладом Пушкина в мировую культуру, предложила крупные средства на создание в Москве Пушкинского комплекса с лицеем и другими культурными учреждениями, но поставила условие, чтобы улица, на которой расположится этот комплекс, получила имя Мартина Лютера Кинга. В ответ на предложение столь щедрой помощи решено было откликнуться – в качестве возможного места такого рода предприятия было намечено пространство у станции метро «Беляево», и именно этому месту согласились присвоить имя выдающегося деятеля. Все-таки и это наименование было произведено не по инициативе комиссии!
Существует еще один тип иноязычных вторжений в имена. Речь идет не о недоверии или осуждении отмечаемых событий или коллективов. Знаю, как питерцы до сих пор удивляются своему проспекту Джона Мак-Лина, но не так же ли загадочна для москвичей Рочдельская улица, с 30-х годов заменившая православную Нижнюю Пресню? В честь чего? Оказывается, чтобы прославить английских ткачей, когда-то выступивших в своем городе Рочделе в роли пионеров-организаторов рабочей потребительской кооперации. Расчет был на возбуждение классовой солидарности у рабочих соседней мануфактуры, бывшей Трехгорной. Педагогичность, достойная героев Чевенгура! А ведь был же усердный служака-автор и у такой «инициативы». И словно насмех эта никому сегодня не понятная Рочдельская стала адресом Правительства России, тыльная сторона «Белого дома на набережной» (Краснопресненской) выходит как раз на Рочдельскую! И ареной каких трагических событий она стала в октябре 1993 года! Случайно ли, что при описании этих трагедий уродливое имя улицы стараются и не упоминать?
* * *
О судьбах некоторых названий можно писать сюжетные новеллы. Уже не раз, к примеру, приходилось слышать о недоумениях по поводу имени улицы Вешних Вод. А у этого повода по-своему трогательная история.
Сокращению подлежали повторяющиеся в Москве названия в честь Тургенева. Но жители Тургеневской улицы на краю парка Лосиного Острова не пожелали расставаться с памятью о писателе и предложили в качестве названия заглавие одной из его повестей. Вот и получилась улица Вешних Вод. Секретарь исполкома Моссовета сначала смутился и поручил проверить, хорошо ли улица благоустроена, вдруг там одни лужи, и имя будет звучать насмешкой? Проверили, луж не обнаружили и необычное имя утвердили. Надеюсь, что это объяснение укротит иронию фельетонистов, сколько уже раз высмеивавших эти «Вешние Воды».
Поучительна история с наименованием проспекта Вернадского. В 1956 году ректорат Московского университета обратился в Моссовет с предложением назвать безыменные улицы, возникшие вокруг высотного здания, именами ученых, преимущественно тоже университетских.
Эти предложения включали наименования проспектов – Ломоносовского и Университетского, улиц Лебедева (около физического факультета) и Менделеевской (около химического); проспект вдоль биофака и ботанического сада было предложено назвать неуниверситетским именем Мичуринский, что отражало еще не выдохшийся к тому времени культ «мичуринской биологии», провозглашенный Лысенкой, а проспект, проходящий за астрономическим институтом и обсерваторией, – проспектом Штернберга.
Помощник ректора Ю. А. Салтанов рассказывал мне, как он был приглашен в ответ на это обращение в секретариат исполкома Моссовета, выслушал там благодарность университету за проявленную инициативу и был рад полному согласию с предложениями за исключением одного:
— А кто это Штернберг, выговорить трудно, немец или еврей?
Салтанов разъяснил, что Павел Карлович Штернберг – виднейший университетский астроном и профессор, но вместе с тем и большевик, один из руководителей Октябрьского переворота в Москве, революционер, обеспечивавший топогеодезическими расчетами и картами боевые действия в дни революций 1905 и 1917 годов; он же давал координаты на обстрел Кремля. А по сигналам точного времени из ин¬ститута его имени вы проверяете часы...
— Ну вот и хватит с него института, а то язык сломаешь. Подберите что-нибудь еще!
За красную стрельбу по белому Кремлю не упрекали – тогда это было еще «не политично».
Салтанов рассказал, как он был смущен. Легко ли сымпровизировать, – найти крупную фигуру, желательно университетскую, сопоставимую с рангом Ломоносова или Менделеева! Вдруг ходатая осенило: ведь на Воробьевском шоссе, перед въездом с него на будущий Метромост, было совсем недавно – в 1953 году – построено новое здание, в которое переехал со Старомонетного Институт геохимии и аналитической химии, носящий имя Вернадского. Салтанов обрадовался и тут же осторожно предложил:
— А может быть, проспект Вернадского?
Это имя в середине 50-х годов было совсем не так популярно, как теперь, его знали преимущественно геологи и другие природоведы, в меньшей степени философы. Ведь только с 1958 года в Париже по линии ЮНЕСКО было поднято на щит природоохранное движение с опорой на концепцию Вернадского о биосфере. Всемирное признание его как мыслителя фактически опередило отношение к нему на родине. А в 1956-м в секретариате Моссовета вполне естественно прозвучал вопрос – Вернадский? А это кто?
Салтанов, превосходно знавший историю университета, быстро перечислил достоинства Вернадского, как одного из классиков геохимии, биогеохимии, радиогеохимии, как автора теории биосферы, нажал и на его общественно-политическую активность (о религиозно-философской, разумеется, умолчал) и начал «качать» ему надежную анкету со словами «Наш передовой профессор, в 1911 году в знак протеста против реакционной политики министра Кассо покинувший университет»...
Это показалось достаточно убедительным («так и впишем»), и проспект Вернадского отлично вписался в созвездие имен классиков университетской науки и в общий список названий улиц столицы – позже присвоили название и станции метро. А началось, как это ни странно, и тут с имени, которое уже носил находящийся рядом институт.
Но давайте полнее оценим парадоксальность случившегося. Крупнейший мыслитель, классик совсем не только в науках о Земле, автор и редактор религиозно-философских трудов, писавший о гениальных интуициях религий; в годы гражданской войны даже государственно-политический деятель самостийной Украины; натурфилософ, стоявший у истоков далеко не материалистической концепции ноосферы – сферы разума, познавший годы триумфов за границей – и при этом имевший белый билет у Сталина и чекистов. «Сажали» его окружение, друзей, единомышленников, а самого не трогали. Его ближайший наперсник и сподвижник по духу – геолог Б. Л. Личков, вернувшись из ссылки, рассказывал, что ему приписывали только «участие в разговорной банде академика Вернадского»! А теперь – и проспект, один из лучших в столице, и станция метро... Чудны и чудны дела твои, Господи!
А вот и еще одна «новелла».
Своеобразно сложилась история с именем Шолохова. После его кончины состоялось высокое решение, в котором значилось и присвоение этого имени «одной из новых улиц Москвы». Писателю подыскали тогда вполне достойный объект – только что возникший бульвар в Крылатском, но решением такой выбор подкрепить не успели. В это самое время, во исполнение того же постановления об увековеченьи, архитекторы ГлавАПУ и скульптор Рукавишников занялись поиском места под памятник Шолохову и остановили свое внимание на Зубовской площади, не иначе как из желания, чтобы «Шолохов» встал на одной оси с «Львом Толстым», воздвигнутым на Девичьем Поле. И это стало основанием для волевого решения присвоить имя Шолохова старинной Зубовской площади (сами Гришин с Промысловым распорядились, или кто ниже – не это важно). Вскоре же все было оформлено, заменены трафареты на остановках, и водители начали объявлять «площадь Шолохова «. А бульвар в Крылатском остался безыменным, но дома на нем уже заселяли жильцы, их надо было прописать – не по номерному же проектируемому проезду! В Кунцевском районе вспомнили, что в 1966—1977 годах у них существовала улица, названная по предложению жителей Осенней (на месте бывшей Полтавской, замененной как повторявшаяся). В ходе реконструкции эту Осеннюю упразднили, и руководство района предложило назвать новый бульвар, освободившийся «из-под Шолохова», Осенним. Предложение приняли.
Но тут в 1984 году умирает член политбюро маршал Устинов, и тоже по распоряжению свыше ему подыскивают «новую» улицу. Ничего престижного совсем нового не нашлось, и его имя присвоили только что названному Осеннему бульвару, почему-то переименовав его в «улицу» (сочтен же был уместным бульвар Маршала Рокоссовского!). Кунцевский район не обидели и тогда же присвоили полюбившееся ему имя «Осенняя « еще одной безыменной улице – соседней, тоже в Крылатском. В 1990 году «Осенний бульвар» возрожден рядом со своей «осенней» же тезкой.
К этому времени прошла смена руководства в городских верхах, возникла неслыханная ранее гласность и стали публиковаться протесты против переименования старомосковской Зубовской в Шолохова. Артист Басилашвили публично заявил об этом на каком-то высоком форуме. Прислушались к этим протестам и в исполкоме Моссовета. Волевое решение о Зубовской было легко дезавуировать – оно противоречило правительственному указанию о новой улице. Значит, и юридически, а не только по сути был вполне правомочен выход – восстановить прежнее название.
Но ни одной достаточно приличной новой улицы в центре Москвы для имени Шолохова найти не удавалось. Подыскали превосходную новую улицу в только что присоединенном к Москве Новом Косине. Присвоение ей имени Шолохова было поддержано Перовским райкомом и райисполкомом, но при согласовании в горкоме партии это предложение не прошло – кому-то показалось, что непростительно дарить Шолохову улицу, настолько удаленную от центра, да еще рядом с крематорием...
И эта улица ждала названия, а ее жильцы – прописки. К тому времени был уже упразднен Городецкий проезд в Бабушкине, вот и решили его освободившееся имя использовать. Город Городец славен своими художественными изделиями – игрушками, всяческой утварью, резьбой ставен – жителям есть чем гордиться... Так по имени старинного русского города возникла улица Городецкая, к тому же как раз на нижегородском направлении.
А что же Шолохов? Скульптора Рукавишникова уже убедили отказаться от установки памятника на Зубовской. В своих поисках нового места он остановил выбор на начале Университетского проспекта у его перекрестка с Ленинским. Однажды об этом промелькнуло сообщение, и даже сам перекресток уже авансом удостаивался титула «площадь Шолохова», хотя никакой архитектурно обособленной площади тут и нет.
Москве не привыкать к сериям памятников, нанизанных как бы на воображаемые оси: Горький – Маяковский – Пушкин. Пытались создать ось Толстой – Шолохов – не вышло. А тут что же получится? Ведь гость, едущий в столицу со Внуковского аэродрома, будет на пути к Кремлю искать смысл в чередовании памятников: первый – Шолохов, второй – Гагарин, третий – Ленин, четвертый – Димитров. Есть логика? Вопрос о месте памятника, не знаю, решен ли, но имя «площади-перекрестка» отпало.
Поиски места для имени продолжались, и наконец, выбор пал на безыменную только что проложенную улицу в Новом Переделкине, сравнительно недалеко от писательского городка, находящегося за железной дорогой. Еще с полгода ушло на сомнения и согласования. Наконец решение состоялось, и улица Шолохова появилась пусть все же на окраине, зато рядом с улицей имени еще одного советского классика – скульптора Мухиной.
А вот сюжет, показывающий даже гримасы с увековеченьем поруганных, хотя и реабилитированных имен, гримасы, несмотря на всемирную известность, гениальность да¬рования, плодотворнейшую и успешную деятельность.
Трагическая фигура Николая Ивановича Вавилова улицы не удостоилась. Когда в 1951 году скончался его брат Сергей Иванович, президент Академии наук, вышло верховное постановление об увековеченьи в названии улицы именно его памяти, а не опального брата. В ответ в исполкоме Моссовета легко расстались с дублирующимся 1-м Академическим проездом и назвали его улицей Вавилова, не упомянув, которого. Дело было еще при жизни Сталина, и погубленный не без его благословения гениальный брат упоминанию никак не подлежал.
Ленинградцы не торопились и после первых же данных о «посмертной реабилитации» Николая Вавилова сумели у себя назвать улицу в честь обоих братьев сразу. Моя попытка в нашей комиссии попробовать подобным же образом перевести имя Вавилова из единственного числа во множественное была отвергнута: формально действовала директива увековечить одного, а о втором еще «не было указаний».
Ни в коей мере не хочу бросить тень на память о Сергее Ивановиче – не только о президенте Академии, но прежде всего о блистательном физике и благороднейшем человеке. Помню, однако, и свои, и сторонние недоумения, – как он согласился на президентство, не добившись признания брата невинным и трагически пострадавшим? Наша-то печать об этом помалкивала, но еще в годы войны выходивший у нас на русском языке «Британский союзник» довольно прямо оглашал горькую правду о судьбе Николая Ивановича.
Позже мне многое объяснила и показалась вполне правдоподобной такая изустная версия: еще действовала традиция, чтобы президенты Академии наук не были членами партии, – Карпинский и Комаров президентствовали беспартийными. Раскладывая очередной кадровый пасьянс, Сталин, согласно этой версии, пригласил к себе Сергея Ивановича и, не поминая о судьбе погубленного брата, предложил ему – в иезуитском тоне, играя, как кошка с мышкой:
— Мы тут посоветовались с товарищами и посчитали, что на пост президента Академии наук есть только две достойные беспартийные кандидатуры – вы и Трофим Денисович Лысенко.
Именно так, коварно, без угроз, а «на ваш выбор «... И Сергей Иванович не из малодушия, не по приказанию вождя, а по велению собственной совести согласился, считая долгом в меру своих сил спасать отечественную науку от нового взлета лысенковщины, неизбежного, если в президенты поверстали бы Трофима. Сергей Иванович боялся этого взлета и как бы предвидел его, вот и решился занять президентский пост в 1945 году, то есть еще задолго до позорной лысенковской сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Впрочем, когда она грянула, – со ссылкой на волю Сталина, президент Вавилов униженно молчал...
Что же делать с увековеченьем Вавиловых в Москве? Может быть, все же добавить к улице Вавилова еще и имя ученого, чтобы звучало «Сергея Вавилова»? Или, напротив, сдвоить их славу в одном слове Вавиловская (конечно, это лучше, чем «улица Вавиловых»)?
Помню, как радовался Михаил Михайлович Пришвин, когда узнал, что мы, его почитатели, в ходе своих геоморфологических исследований и ревизий карт Западного Кавказа присвоили имя писателя одному из безыменных пиков, а потом я добавил к этому еще и имя мыса на Курильских островах. Пришвин был очень польщен и вместе со словами благодарности сказал, как он обрадован:
— Я-то боялся, что переулок или тупик назовут, а тут все-таки – глядите-ка – пик!
Запомнив эту фразу, я все же попытался предложить имя Пришвина для закрепления в Москве – конечно, не в виде переулка или тупика. Улица с его именем возникла сначала в Лианозове, но после реконструкции района ее упразднили, а новая улица Пришвина воскресла, надеюсь, теперь уже навсегда, в новых кварталах Бибирева.
Уже шла речь о заменах Всехсвятских улиц, в том числе и получившей имя писателя Серафимовича. Получилось, что именно ему досталась как бы привилегия, хотя в том же «Доме правительства», если судить даже только по теперешним мемориальным доскам, успели пожить и многие другие известные деятели, в их числе и государственные, и политические, и военные, а тут же и ученые, и люди искусства. На улицу со своими именами из числа жильцов дома могли бы претендовать и Георгий Димитров, и маршал Тухачевский, и академики Тарле и Варга, и авиаконструктор Микоян, и поэт Тихонов, и композитор Александров. Ан, имя-то у улицы уже и занято Серафимовичем!
У таких многоквартирных гигантов вообще не должно быть монополии на персонификацию адресов. В профессорских угловых «башнях» Московского университета обитают сотни чуть не заживо классиков, – но ведь никаких улиц не хватит, чтобы нарекать их именами «тут живших». Здесь и ректорам негде развернуться. Под впечатлением драматической гибели молодого ректора академика Хохлова поторопились и все-таки назвали его именем странный внутриквартальный проезд, но теперь – окажись среди очередных ректоров хоть какие гении, а улиц-то и нету!
Как увековечивать жильцов таких многоквартирных вавилонов? В «Доме правительства» уже и памятные доски скоро негде будет вешать – претендентов сотни, а межоконных простенков всего десятки. Комично известен в Питере «дом с дощечками», где обитали тоже многие десятки выдающихся ученых, – стены дома покрылись мемориальными досками словно новым типом облицовки! Видимо, возле таких жилищ нужно устанавливать высокие памятные стелы с надписями на турникетах, допускающими наращивание списочного состава былых корифеев, в них обитавших.
* * *
Особую группу персональных имен образуют появившиеся с заведомыми искажениями (о случаях с опечатками уже было рассказано, но тут не только опечатки).
В 1964 году на северо-западе Москвы появился бульвар Матроса Железняка. Это прозвище участника штурма Зимнего дворца. Матрос помогал в ноябре 1917 года и московским красногвардейцам, особенную же известность приобрел своей ролью в разгоне Учредительного собрания; на юге командовал бронепоездом, а погиб в 1919-м в бою за Екатеринослав. Именно как «матрос партизан Железняк» он воспет в известной песне, истинное же имя его было Анатолий Григорьевич Железняков. А так ли вообще уместно это имя в Москве?
Как меняли фамилию участника октябрьских боев 1917 года Отто Карловича Вирземнека! Наиболее устойчивой в течение десятилетий была форма Верзамнек – так именовался бывший Чурилин переулок в Ростокине. После его ликвидации с новой застройкой название перенесли на новопроложенный к Рижскому вокзалу, но написание фамилии уверенно изменили – улица Вирземнека.
По небрежности или еще по каким-то причинам домовладельца Ананова превратили в Ананьева. Ныне здравствующий писатель отношения к Ананьевскому переулку не имеет. Домовладелец Минеев превратился в 1922 году в Минаева. Минаевский переулок теперь (из шести) остался один, но описку и при последнем перенаречении не исправили. У артиллерии подлекаря XVIII века Луковникова отрубили половину фамилии, и переулок давно уже числится как Луков.
Сложнее история с Несвижским переулком в Хамовниках. Его так и хочется связать со старинным, известным с XIII века белорусским городом Несвиж, который знаменит еще и древним замком Радзивиллов. Но в середине XIX века этот переулок нес имя домовладельца князя Несвицкого. Искажению написания могло помочь соседство с размещавшимся по соседству в Хамовнических казармах Несвижско¬го гренадерского полка, в имени которого отчетливо слышался Несвиж.
А Мерзляковский переулок рядом с Никитским бульваром? Как хотелось бы тут опознать имя поэта Мерзлякова, автора песни «Среди долины ровныя». Но есть версия, что имя переулка возникло от искажения фамилии не то Мамстрюкова, не то Майстрюкова.
Еще одного поэта и драматурга не надо причислять к увенчанным в названиях улиц, хотя среди них и есть улица Княжнина. В истоке этого имени – домовладелица Князева, и переулок на этом месте первоначально звался Князевским и Княжевским. Значит, надо бы говорить о Княжниной улице, а не об улице Княжнина, поэта и драматурга.
По той же привычке видеть в таких именах родительные падежи Усачеву и Татищеву, давным-давно возникшие, воспринимают как названные «в честь» Усачёва и Татищева. На табло в метро «Спортивная» так и пишут о выходе «на улицу Усачева». А подразумеваемый «тов. Усачёв» и всего-то был проживавший тут купец, и еще 200 лет назад улица именовалась «Усачёв переулок». Конечно, выходить из метро надо на Усачёву улицу, а еще лучше – на Усачёвку, как давно уже ее самовольно по старомосковской модели переименовали жители.
Досадно и с Татищевой улицей. Вполне достойно звучало бы «улица Татищева» в честь одного из первых историков и географов России, основателя горного дела и металлургии на Урале. Но дело в том, что московская Татищева улица с 1902 года хранит фамилию всего лишь московского домовладельца. Не лучше ли была бы все же Татищевская?
А есть еще имена и с ложным смыслом. С XVIII века существует в Москве Уланский переулок – разве он не от кавалеристов-уланов? Нет, дело тут в домовладельце Уланове. А сколько приходится оговаривать, что Докучаев переулок назван по домовладельцу, а не в честь знаменитого почвоведа и землеведа. Сытинский переулок около Тверского бульвара обязан своим именем совсем не книгоиздателю и просветителю И. Д. Сытину, и не нашему историку Москвы и московских имен П. В. Сытину, а совсем другому однофамильцу – домовладельцу середины XVIII века капралу Измайловского полка – кому-то в начале XIX века понадобилось заменить этой фамилией имя предыдущего владельца Винюкова.
Бывают ли улицы с именами литературных персонажей? Долгие годы восточнее ВДНХ существовал Мазутный проезд, названный по нефтехранилищам акционерного общества «Мазут». Массовые просьбы жителей избавить их от «мажущего» названия убедили исполком Моссовета, и он принял предложение, содержавшееся в одном из ходатайств, назвать проезд именем канонизированного в те годы литературного героя – Павла Корчагина из книги Николая Островского. Были и несогласные, не только с этим именем, но и с принципом, пугали, что так можно дойти и до улиц Евгения Онегина или Анны Карениной, но им разъясняли, что Корчагин – имя-символ, пример большого воспитательного значения, а что на Западе есть улицы Дон Кихота и Робин Гуда. Плохо ли, если бы и у нас вошли в списки улиц Илья Муромец или Василий Тёркин? А в Новгороде напрашивается и площадь Садко...
Впрочем, не увлечься бы и тут! Можно, конечно, к улице Бажова приладить площадь Хозяйки Медной Горы, наделать улочек Красной Шапочки с Аленушкой, тупиков Кощея Бессмертного и Бабы-яги или устроить переулок Колобок у хлебозавода. И такое допустимо, только где? На какой-нибудь Скоморошьей поляне, в детском разделе ярмарки, в этаком славянизированном диснейлэнде. Но надо ли городу походить на ярмарку?
Еще одна деликатная проблема – улицы с «женскими» именами. Конечно, лучше звучит Неждановская улица, чем улица Неждановой, но для фамилий, которые сами оканчиваются на «ская», родительного падежа и не избежишь – не Ковалевская, а улица Ковалевской. Но именно такая форма, неладная и для мужских имен («Шел по Горького, свернул на Станиславского»), особенно нетерпима для женских («Иду по Анне Северьяновой», «Живу на Фотиевой»). Одних этих полуанекдотов, казалось бы, достаточно, чтобы больше не присваивать улицам женских имен. А ведь привыкли. Да и как быть с улицами Ермоловой или Федотовой – без родительного падежа и не поймешь, в честь артисток это или в память генерала Ермолова и художника Федотова?.. Все-таки с именами этих великих актрис предпочли расстаться.
А бывало, что проявлялось и утроенное усердие. В 1943 году погибла летчица-штурман Марина Раскова, одна из первых женщин – героев (почему не героинь?) Советского Союза. Но зачем же ее славу надо было внедрять сразу в три места? На имя Расковой сменили названия Отцовской площади, и Старой Башиловки, и даже Шайкина переулка.
В нэповские времена до моих навострённых отроческих ушей долетало, что в столице существует дамское культобслуживанье мужских интересов с разделением на три сословия: аристократы и нэпачи утоляют свои жажды на «Твербуле у пампуша» и на Петровке, среднее сословие – мещанство и плебс – в переулках у Цветного бульвара (среда, столь много давшая росшему там Брюсову), а вокзальная шпана и всяческие бродяги (слово «бомж» еще не родилось) довольствовались задними дворами на Домниковке близ трех вокзалов – там промежду помойками были даже платные лежаки, так сказать, плацкартные места... И пришло же в голову какому-то гению чуткости переименовать именно Домниковку в честь трагически погибшей героини войны – Маши Порываевой! Придумать ли большее надругательство? Прежняя репутация улицы длилась и многие последующие годы, вплоть до новейших, пока всю улицу с ее «плацкартами» не разломали под будущий проспект. А в ушах до сих пор крик в мегафон из патрульной автомашины – «Движение по Маше Порываевой одностороннее»...
Мощный напор Министерства культуры удалось отразить, воспротивившись переименованию Копьевского переулка в улицу Яблочкиной – ведь есть уже Театральное общество ее имени... Остались же в Москве без «своих» улиц и другие великие артистки – Лешковская и Комиссаржевская, Гельцер и Книппер-Чехова... И ничего, слава от этого не убавилась. Но главный довод, который в конце концов подействовал, был другой – нельзя допускать близкого созвучия с уже существовавшей улицей Яблочкова.
Я глубоко чту Анну Ахматову и Марину Цветаеву. Вторая из них особенно кровно связана с Москвой и, казалось бы, уж кто, как не она, заслужила тут право увековечиться. Но уже есть ее дом-музей, и пусть будет даже памятник, а главное – новые и новые издания ее стихов и прозы, публикации сведений о тайнах страшной трагедии всей семьи – только не уличное имя! И так его уже растрепали по пошлейшим концертным афишам, где Цветаеву не только поют, но и... танцуют, а ее «идеологию» профанируют изречением, тоже кричащим с афиш, – «люблю, и все»...
Не будем, не будем, не будем назначать свиданий ни «на Ахматовой « ни «на Цветаевой».
Вот сколько коллизий и казусов таит в себе тема увековеченья в именах улиц отдельных персон, хотя бы и самых выдающихся. Но полный запрет персональных наименований, наверное, все же не выход. Множатся требованья наречь в Москве улицы именами Платонова, Шукшина, не дожидаясь памятников. Обойтись бы только без родительного падежа – пусть возникнут улицы Шаляпинская, Бунинская, Булгаковская...
Загашник или святцы для крёстных?
Сегодня именной пантеон Москвы стоит перед новой опасностью. Уже раздаются пожелания поскорее начинить столицу разного рода возвращенными именами, но делать ли это без разбора? Да, к нам возвращены имена многих светочей мысли, долгое время бывшие под запретом, формальным или фактическим. Мы увидели, какие шлюзы открылись и к каким недоступным ранее сокровищам культуры, науки, искусства мы причастились за немногие последние годы. Но все ли это следует «загонять» в имена улиц?
Сторонники крайних взглядов, упоенные плюрализмом, готовы насадить в Москве любые недавно еще невозможные имена вплоть до белогвардейских генералов. Не сумел Деникин взять Москву, а теперь, пожалуйста, ему на блюдечке улицу Деникина? Но сейчас речь не об этих заскоках и крайностях. Москва обойдется без Керенских и Шульгиных, без Савинковых и Троцких. Но все же и сейчас оскорбительны несоответствия в самом спектре персональных имен.
Москву заселили имена Фадеева и Федина, Николая Островского и Всеволода Вишневского, Фурманова и Корнейчука, а не Булгакова и Платонова. Есть улицы Федора Панферова, но нет – Федора Абрамова. Асеев и Демьян Бедный для Москвы оказались дороже, чем Волошин и Гумилев, чем Ходасевич, писавший о Москве хорошие стихи, а Андрей Белый – большие романы. Была попытка назвать загородную часть Дмитровского шоссе (после прирезки к городу Долгопрудного «метастаза») проспектом Александра Блока как дорогу к его Шахматову, – в районе не поддержали.
А возвращенные «оттуда»? Куприн еще и живой успел приехать, но улицы не получил, хотя его «Молох» и изучают школьники. А Бунин, Замятин, Амфитеатров, Розанов, Ремизов, Борис Зайцев, Иван Шмелев, Иван Ильин, Осоргин, Набоков, Солоневич, Нароков? И даже сатирики – Аверченко, Тэффи, Саша Черный?.. А мыслители – Бердяев и Сергий Булгаков, Карсавин и Франк. Федотов и Шестов, Трубецкие, Лосский?.. Да и внутри страны литературе возвращены: Пантелеймон Романов, Пильняк, Артем Веселый, Клычков, Клюев, Бабель, Зощенко... Найдутся ли для них места?
Не будем торопиться. Повторюсь, имена улиц – совсем не единственная и не главная форма увековеченья памяти. Лучше повнимательнее читать Флоренского в библиотеке или читальне его имени, чем узнавать из рубрики «Происшествия», как байкеры гоняют «по Павлу Флоренскому» на мотоциклах.
Не надо забывать и «географии авторов». Н. С. и Л. Н. Гумилевы, Блок, Мережковский, Набоков – фигуры прежде всего питерские, там у них больше прав на уличные плацкарты.
* * *
Чтобы избавить себя от спешки и случайностей при выборе имен, мы в комиссии заранее их накапливали как бы про запас – так было легче подбирать достойные. Я вел такие заготовки для имён по географическим направлениям, и когда из аппарата исполкома просили «Посоветуйте из вашего загашника имена для Марьина-Люблинского» или «для Ивановского», – легко находил в своей картотеке вакантные – потерявший к этому времени «свои» улицы Подольск или так по-славянски звучащую Купавну. Подобные наборы мы копили и по персоналиям – были вроде отдела кадров по учету знаменитостей!
Фонд неиспользованных имен огромен, но из него, при всем уважении к учтенным в нем лицам, многих можно вычеркнуть заранее – за громоздкую двучленность или за неблагозвучность фамилий, рождающую ложные смыслы, что именам улиц противопоказано. Так что пусть не будут в обиде и самые хорошие люди, что им не предоставили плацкарт. Вот несколько примеров с потенциальными однофамильцами.
На пути поэта Жуковского встал авиационный профессор Жуковский. Поэту Языкову преградил дорогу однофамилец следователь из XVIII века. Поэт Вяземский отступит перед Вяземской улицей (под Вязьмой в немалой мере решалась судьба Москвы). Хватит и того, что имя Вяземского навсегда связано с уцелевшим Остафьевом. А поэту Полежаеву, достойно чтимому в Саранске, в Москве перекрыла пути к памяти станция метро «Полежаевская» – вчерашний метростроевский начальник москвичам дороже многострадального прошловекового поэта.
Поэт Полонский? «Мой костер в тумане» светит всем, но ведь есть еще и критик Полонский... Крестьянский поэт Суриков – разве не отступит перед однофамильцем – великим художником, хоть и всюду поют про рябину, мечтающую перебраться к дубу, или – как «в степи глухой умирал ямщик»; а кому, как не москвичам, ценить балладу Сурикова о казни Степана Разина!
Не легче с прошловековыми нашими «деревенщиками». У Решетникова – популярный однофамилец художник-челюскинец Решетников («Опять двойка»). Глеб и Николай Успенские, хоть и вовсе достойны, но Успенский переулок уже существует... А «горожане» – Соллогуб и Сологуб (попробуй различи), а фамилия и по Москве знатная, но «Сологуба» или «Сологубовская» адрес не украсит.
Писатели-историки. Сергей Бородин, воспевший Дмитрия Донского. С ним, как и с однофамильцем композитором, будут спорить имена, данные в память Бородинской битвы. Чапыгин за своего «Разина Степана» был бы достоин улицы, но есть уже улица Чаплыгина (академика). Степанов, написавший «Порт-Артур», и живописец Степанов – не равноправные ли претенденты? А с оставшимся без улицы Федором Гладковым не поспорил ли бы чудесный драматург Александр Гладков? У драматурга Погодина плацкарту прочно занял историк Погодин, у писательницы Ванды Василевской – маршал Василевский. Василию Ивановичу Немировичу-Данченко – писателю – путь перекрывал родной брат, но по другому ведомству – театральному.
Велимир Хлебников? К огорчению его почитателей, есть уже Хлебников переулок близ Рогожской Заставы. Северянин? На Ярославском шоссе Северянинский проезд уже назван по железнодорожной платформе Северянин. Сергей Третьяков – поэт, пьеса «Рычи, Китай»? Существует Третьяковский проезд с одноименными воротами в Китай-Город. Василий Каменский – «Сарынь, на кичку»? Поэмы о бунтарях – Разине, Пугачеве, Болотникове. Один из первых русских летчиков, даже слово «самолет» изобретено им. Но Москва помнит и архитектора Каменского.
Поэт Уткин? А улица Уткина уже есть – в честь командира красногвардейцев. Знаменитое двустишие молодого Тихонова «Гвозди бы делать из этих людей – // Крепче бы не было в мире гвоздей» заслужило достойную пародию: «Гвозди бы делать из этих строк,// Был бы от строк настоящий прок». Конечно, тут дело вкуса, знаю, что много и почитателей. Но учитывая его дела в вельможном возрасте, радуюсь, что есть уже названная по церкви Тихона Задонского Большая Тихоновская улица у Богородского шоссе.
Хорошие стихи писали Леонид Мартынов и Николай Рубцов. Но Мартыновский переулок есть на Таганке, а у Рубцова – даже тройной повтор: переулок, набережная и Рубцовско-Дворцовая улица.
Композитора Ляпунова избавил от улицы однофамилец математик, академик. Композитору Балакиреву предпочтен упоминавшийся дружинник, а Новикову, Захарову и дирижеру Голованову – однофамильцы маршалы.
Обойдено имя живописца Перова. Перовские улица, шоссе и проезды Перова Поля – наследники бывшего города Перово, а добавлять к имени улицы «Василия» или «Художника» не хочется. Художник Куприн уступил бы права на улицу классику-писателю, а поэт Жаров – талантливому однофамильцу-артисту.
Анненские проезд и улица не дают увековечить ни поэта Анненского, ни художника-графика Юрия Анненкова, известного иллюстрациями к «Двенадцати». Первый-то – ладно, скорее царскосельский, а второй – какого «Троцкого» изобразил в самой что ни есть Москве! Тот позировал ему в полный рост, взобравшись с ногами на писательский стол в кабинете Льва Толстого – «своей» резиденции! Оба – Львы!
Дивная художница Зинаида Серебрякова, но однофамилица куда менее талантливой писательницы Галины... А в Москве есть и проезд с именем героя – сержанта Серебрякова... Художник Машков? Есть уже не его именем названная Машкова улица. Скульптор Матвеев – один из классиков нашей скульптуры – но уже есть Матвеевская улица.
Перебежали однофамильцы дорогу и многим артистам. Зубовская площадь с бульваром не дадут увековечить актера Зубова, а улица Константина Царева (старший сержант милиции, погибший при исполнении долга) – режиссера и артиста Царева. Застрахована от имени улицы и Гоголева – бульвара с однофамильцем-классиком ей не переспорить. «Непроходим» замечательный артист Берсенев – есть не его Берсеневская набережная.
Прославлена художественница Еланская, а улица уже есть в честь академика-хирурга. Артист Папанов созвучен с Папаниным, а у Андрея Миронова дублер – благушинский геодезист. Артист Бабочкин прославился и в кинороли Чапаева, и в Малом театре, но нельзя же, чтобы его путали с Бабушкиным. Любови Орловой мешает Комдив Орлов. Солнцевой – целый район и проспект. Кинорежиссер Марк Донской отступит перед несколькими Донскими проездами, улицей и площадью перед Донским монастырем.
А часто и однофамильцев угрожающе много! Особенно с простецкими русскими фамилиями. Сколько их знаменитых среди Ивановых, Андреевых, Васильевых, Петровых, Павловых, Кузнецовых... Вот и получается, что их приходится давать с довеском в виде имен, званий или профессий (Архитектора Власова, Академика Павлова...). А результат – большой запас неувековеченных, для закрепления доброй памяти о них нужно искать другие формы.
Москва хранит великую картину Александра Иванова, но Ивановские улицы, проезд и переулок с автором «Явление Христа народу» никак не связаны. А есть еще десятки однофамильцев-Ивановых, среди которых известны и писатели, и поэты, и ученые, и генералы, и певцы, и балетмейстер, и дирижер, и кинорежиссер, и еще не один художник. Загромождать названия их должностями и именами?
Как влиятелен был поэт Вячеслав Иванов! Об улице и речи быть не может – переизбыток однофамильцев Его называли и короче, зато как величаво: просто Вячеслав! Но поймут ли такое имя: «улица Вячеслава» – чего доброго, подумают еще про Молотова! А ведь человек написал еще на заре «эпохи войн и революций»:
Сатана свои крылья простер, Сатана
Над тобой, о, родная страна, И ликует,
носясь над тобой Сатана, Что была
ты Христовой звана...
И какие крайности в карьере! Числился мистиком из мистиков, побывал в наркомпросах Азербайджана, а кончал жизнь библиотекарем Ватикана!..
Сколько знаменитых Васильевых! Среди них были и кинорежиссеры – братья, создавшие «Чапаева», и известные художники, и ученые (в их числе крупнейший китаевед), и поэты. Первейший среди них – Павел Васильев. Им ли не гордилась Москва 30-х годов (не вся, конечно, были и завистники, клеветавшие и предавшие поэта на трагическую гибель в 37-м)? Но «Васильевского» в Москве уже с избытком, а «Павловасильевская» звучала бы карикатурнее, чем Беднодемьянск. Значит, в память надо не улицу.
Как благодарна Москва скульптору Андрееву за памятники Гоголю, Островскому, Герцену, Огареву! Он же ваял снесенную позднее «Свободу» на Советской площади – одно время силуэт статуи вписывали в герб Москвы! А графическую «Лениниану» даже изымали за неприкрашенность и монголоватость облика вождя! Но есть в Москве и Андреевская набережная, и Андреевский мост через Москва-реку на Малой Окружной, и улица с именем юноши Павла Андреева... И сколько еще знаменитых Андреевых обойдено. Тут и писатель Леонид, и его сын – философ и поэт Даниил, и киноартист, и архитектор, много сделавший для Москвы, и музыкант, и известные ученые – историк нашего Севера, физик, химик...
Знаменитых Кузнецовых – целое созвездие. Не должен ли быть дорог москвичам забытый всеми энциклопедиями зодчий Иван Сергеевич Кузнецов как автор замечательного Саввинского подворья на Тверской? Здание такое уникальное, что и сносить постеснялись, хоть и чесались руки – расщедрились даже на то, чтобы передвинуть, вернее, задвинуть его в глубь одного из дворов в ходе мордвиновской перекройки Тверской в «Горького». А ведь этот же И. С. Кузнецов построил и огромный комплекс у Варварских Ворот – знаменитый Деловой Двор!
Эту же фамилию носили и герои войны – адмирал флота, боевые генералы, отважный разведчик, и живописцы, среди них – замечательный Павел Кузнецов, и неподражаемый «Швандя» в Малом театре – Степан Кузнецов, и известные ученые – физики, ботаник, несколько выдающихся геологов. Не хватит ни улиц, ни способов различать однофамильцев.
Обильно роятся знаменитые тезки у фамилии Герасимов: один из ранних советских поэтов – Михаил Прокофьевич, скульптор-антрополог Михаил Михайлович, художники Александр Михайлович и Сергей Васильевич, кинорежиссер тоже Сергей, но Апполинарьевич, академик Иннокентий Петрович... И тут улиц не хватит.
Из однофамильцев Крыловых улиц не досталось ни одному – ни баснописцу, ни академику-кораблестроителю, ни живописцу «Кры « из тройки Кукрыниксов. Но, быть может, и не надо баснописцу улицу – есть же ему памятник у Патриаршего пруда, а пруд тоже не просит переименования в Крыловский.
Серовы – два художника, один из них – классик Валентин Серов уже удостоен улицы. А есть еще композитор, герой-летчик, известная киноактриса... С мая 1993-го проезд, носивший имя летчика, снова стал Лубянским. Живописец и писатель Крымовы – оба хороши, но не перекликаться же им с Крымским Валом, площадью и мостом!
Поэт-слепец Козлов. Сегодня эта фамилия тоже избыточно дублируется. А что, если почтить певца именем его лучшей песни? Вслушайтесь: улица Вечернего Звона! Только чтобы и колокола звонили!
Улицы, носившие имя Некрасова, старательно искоренялись как одноименные – ив Ленине-Дачном (ныне Макеевская), и в Бутове (одна из Павлодарских). А где-то оставили, но ушла под застройку, и в Москве вовсе не стало Некрасовских. Скорее назвать? Но и здесь нужна осторожность – поэт обложен однофамильцами: тут и писатель Виктор Некрасов, и поэтесса Ксения, и академики с членкорами – экономист, механик, металлург, химик и лихой донской казак Игнатий, сподвижник Булавина, и думский политический деятель... А не довольно ли того, что в Москве действует Некрасовская библиотека – не просто книгохранилище, но и центр активной литературно-общественной жизни, а у Харитонья стоит памятник?
Не получит улицы, хоть и бурно рекламируется, архитектор-новатор Мельников, и не потому, что не всем милы его грудастый клуб Русакова и прочие авангардистские фантазии, а потому, что улица Мельникова уже есть – с именем революционера. А «на очереди» еще полноправнее были бы и однофамильцы академики, и строители дорог, и писатель Мельников-Печерский, пусть у него и двучленная фамилия.
Большевик Кедров, удостоенный улицы, оставляет без оной собственного сына – академика Кедрова и выдающегося артиста Художественного театра. Вахтанговцы Симоновы тоже кругом в тезках – и Вал Симоновский, и поэт Симонов, уже получивший улицу.
Многим помешают двойные имена. Громоздко же звучит «Улица Ипполитова-Иванова» – а уж мне ли, в детские годы ученику музыкальной школы его имени, не чтить тогдашнего патрона!
Сергеев-Ценский, не понимаю за что возведенный в академики, – его двухъярусное имя уместнее в Алуште. Соколов-Микитов – писатель одареннейший, но как заставишь верно ставить ударение? Саша Черный? И имя двухэтажное, и звучит слишком панибратски.
Достойно Москвы было бы имя Гарина-Михайловского – писателя и строителя Транссибирской магистрали, путешественника по Маньчжурии и Корее. Не надо бояться сдвоенного имени, улица могла бы быть просто Гаринской. А разве Мамин-Сибиряк не стал бы достойным сочленом уральского или сибирского «кустов» имен?
Бывает, что нужны и отчества! Под имя Алексея Толстого (Николаевича, догадайтесь сами) не пожалели Спиридоновку, а ведь был и другой, намного старше и заслуженнее, не более ли талантливый и совестливый Алексей Толстой, а по отчеству – Константинович! Не называть же улицу трехэтажно – с отчеством! Но библиотеку с именем и отчеством иметь надо бы, да и памятник с барельефом Козьмы Пруткова и силуэтами обоих его соавторов – братьев Жемчужниковых!
Реабилитирован Пантелеймон Романов, трудившийся над эпопеей «Русь». Но в Кожухове есть уже улица, названная в честь героя-летчика Петра Романова. Без имени «Пантелеймон» непонятно будет, о каком Романове речь, но с именем адрес и не выговоришь.
А был еще и превосходный поэт – Константин Романов, но... великий князь. Чтобы не упоминать всуе августейшую фамилию, подписывал свои стихи скромно – инициалами «К. Р.» – так с ними и вошел в литературу. Романсы Чайковского и Римского-Корсакова на его слова звучат и с эстрад и с экранов. Но улица «К. Р.»? Невозможно, тем более что этим сокращением многие годы обозначали и контрреволюционеров!
Ряду знаменитых людей не везло с фамилиями, недостаточно благозвучными. К фамилиям-то мы привыкли, но среди названий улиц они торчали бы вызывающе. Бывает же так: в «Пушкине» нам уже ничто не напоминает о пушке, а назовите фамилию «Хлопушкин» – от нее так и будет пахнуть хлопушкой...
Для краткости, чтобы потом не повторяться, условимся. Подобно тому, как лица по четкости изображений на снимках бывают в разной степени фотогеничны, многие фамилии не в одинаковой степени пригодны в качестве уличных имен – они неодинаково онимагеничны («имяродны», «имяплодны»).
Хороший драматург Сухово-Кобылин, но для имени улицы и двухъярусная фамилия тяжела, и «Кобылина» не утешит обитателей. Замечательный мастер кисти (а кстати, и отличный прозаик) Петров-Водкин. Но нельзя, чтобы звучало ни «Водкина», ни «Водкинская» – мы воздерживались даже от названия улиц в честь города Воткинска – родины Чайковского – именно по этой причине.
Одареннейшее трио Кукрыниксов – Куприянов, Крылов, Николай Соколов. Но невообразим же адрес «Живу на Кукрыниксах». Остр был сатирик поэт Курочкин, но «жить на Курочкине» или «на Курочкиной»? Не для имени улицы фамилия у кинорежиссера Птушко. Лиепа – танцовщик первоклассный, но для улицы имя непроходимое, как и у прекрасного тенора Нэлеппа.
Умел и любил писать Москву художник Юон. Но мыслимы ли улица Юона или Юонская? Не для улиц фамилии и художников Бакста, Лансере, Рериха. Тут я вынужден себя сдерживать, хотя в качестве «рериховеда» и принимал в 50—60-е годы немалое участие в возвращении славы Николаю Рериху не только как живописцу, а и ученому-мыслителю, исследователю, путешественнику. Но выступал, полемизируя с шаманящими рерихнувшимися, раздувающими вокруг его имени одну мистику...
Поднят шум вокруг авангардиста скульптора Сидура. Не буду спорить о достоинствах или пороках его техночудищ – в Германии они украшают даже некоторые города. Но почитатели уже хотят и ему улицу. Фонетически «Сидура» была бы еще уродливее, чем его шедевры!
Пильняк? Сам себе выбрал такой псевдоним. Пильняцкая? Пильнячья? У него и подлинную фамилию Вогау в имя улицы не вставишь. А ведь как чуток был к языку – это у него мужики произносят названия электроприборов: кому таторы, а кому – ляторы...
Бабель? Москва вытерпела и Бебеля, поперву утроенного. Среднему интеллигенту полагалось отличать Бабеля от Бебеля, а Гоголя от Гегеля. В другой анекдот вошел буденновский ответ на вопрос: «Нравится ли вам Бабель?» – «Смотря какая бабель». Вот и нельзя допускать в именах никакой двусмысленности!
Хотя и значительна книга об Иване III, неладно звучала бы в названии улицы фамилия ее автора – Язвицкого, – имя язвительное, язвящее, жительниц стали бы называть язвами. Не будет удобна в быту и улица Яна (псевдоним Янчевецкого, автора романов о Чингисхане и Батые). Янова? Янская? Но не от реки же Яны!
Интересный писатель был Олеша, а ведь превратят в Алёшу или в Алёшинскую, как и улицу Овечкина будут называть Овечкиной.
Ефим Дорош – как был бы хорош для Москвы за одну его любовь к Подмосковью и русской деревне. Но звучит ли Дорошевская или Дороша – как обяжешь верно ставить ударения?
Не легко было бы выговорить «улица Дельвига» или названия от таких поэтических имен, как Фет, Мей, Надсон. Улица Фета или Фетовская, Мея или Меевская, Мейская? Живем «на Фете» или «на Мее» – где же тут поэзия?
С грохотом въехали в поэзию первых десятилетий века футуристы, имажинисты, обэриуты... Хорошо, что неудобны для улиц имена Бурлюка и Кручёных, Мариенгофа и Шершеневича, Хармса – сейчас есть уже стороннички и их реанимации. Маршаковская улица звучала бы пародией на Маршалковскую улицу Варшавы.
Прославлена картина «Неравный брак» кисти Пукирева, но от улицы с его именем резонно воздерживаемся. Был в Большом знаменитый дирижер Вячеслав Сук. Уже склонение его имени на афишах смущало, а имя улицы тут и вовсе противопоказано. В 1936 году замечательный дирижер Голованов в результате непристойной травли был сменен дирижером по фамилии Самосуд (конфликт уже тогда был обыгран в грустном каламбуре: «Заменили Голованова самосудом»). Но улицы он не получит. Самосуда? Самосудная? Вселяйтесь, это не про то, о чем вы подумали!
* * *
Окинем более общим взглядом фонды персональных имен, как удостоившихся, так и претендующих на прописку в Москве, но отделим при этом достойные от недостойных. Попробуем начать с писателей.
О верхнем ярусе гениев споров нет – именами обеспечены и Пушкин с Лермонтовым, и Гоголь, и Лев Толстой с Достоевским. Не в обиде и «просто классики» – Карамзин, Фонвизин, Гончаров, Тургенев, Помяловский, Короленко. С улицами оказались и сравнительно рядовые имена – Вересаев, Добролюбов, М. П. Погодин, Кетчер...
Из этого списка теперь выпал «имевший свою улицу» Чехов – она вновь стала Малой Дмитровкой. Это вызвало взрыв негодования у некоторых ревнителей культуры – сочли чуть ли не надругательством над памятью. О чем? Ну, снимал писатель на этой улице сколько-то раз квартиры – он переменил их в столице больше полутора десятков: не понравилась – съехал, нанял другую – ведь никакая прописка не держала. По такой логике можно было бы и 17 улиц назвать Чеховскими?! Но осталась же станция метро «Чеховская», а рядом библиотека имени Чехова (есть и еще с этим же именем), и тут же, рядом, будет памятник, уже изготовленный Аникушиным. И Художественный театр в Камергерском, вернувший себе имя Чехова, – не почетнее ли это, чем уличный адрес?!
Но без «своих» улиц остались и Чаадаев, и Салтыков-Щедрин, и вся плеяда славянофилов во главе с Хомяковым – Киреевские, Н. Я. Данилевский, Самарин (есть Самаринская улица, так не в его же честь) и такая глыба, как Константин Леонтьев!
А не дороги ли Москве писатели, касавшиеся ее истории, – Боборыкин, написавший «Китай-Город», Мордовцев и другой Данилевский – Г.П., автор «Сожженной Москвы»?
Из писателей советского времени «при улицах» оказались: при всех трагических сложностях души и судьбы Фадеев – даже с памятником его «Молодой гвардии» на соседней Миусской площади, Макаренко – писатель и педагог – ему отдали Лобковский переулок с научными институтами по педагогике, Новиков-Прибой (набережная канала – Хорошёвского спрямления Москва-реки) – так пытались отразить «морскую душу» участника и певца Цусимы. Другая морская душа – Леонид Соболев – осталась без собственной улицы – Соболевский переулок существует в Москве с прошлого века. Нет улиц и у Лидина, Всеволода Иванова, Каверина, Шишкова, Либединского, Малашкина (у этого-то была какая популярность!).
Книга мемуаров «50 лет в строю» прославила как литератора генерала Игнатьева, но улицей не увенчала. Не удостоен чести и партизанский военачальник Вершигора, написавший о своих боях книгу «Люди с чистой совестью».
Из зарубежных деятелей искусства улицы в Москве получили случайные единицы. Кроме площади Ромена Роллана приходят на ум только три чешских имени – две улицы, Ярослава Гашека и Юлиуса Фучика, и площадь Зденека Неедлы. Имен из бывших союзных республик больше, но и они целостных ансамблей не образуют.
Украину кроме набережной Тараса Шевченко представляют улица Ивана Франко (хорошо, что не Иванофранковская, получилось бы – по городу), Леси Украинки, Коцюбинского; Грузию – улица Руставели; Армению – площадь Туманяна (а из композиторов улица Хачатуряна); Азербайджан – улица с именем поэта Самеда Вургуна; Литву – проезд Донелайтиса и улица Саломеи Нерис; Латвию – бульвар Яна Райниса и улица Вилиса Лациса; Латвию же по другой линии представляет улица Фабрициуса – героя гражданской войны и командира красных латышских стрелков.
Поэты прошлых лет... Нет в Москве улиц Тредиаковского и Сумарокова. Державин? Он естественнее в Питере, Новгороде, Петрозаводске, но ведь и в Москве достойно звучала бы Державинская улица! Для Тютчева – и то лишь в 1988 году решили выделить аллею в Узком (Тютчевскую) – невдалеке от фамильного владения Тютчевых в Теплом Стане.
Чудесный поэт Майков – и фамилия-то радостная, майская. Но улицу Майкова превратят в Майкову, а назовешь Майковская, – перенесут ударение (как из Болотниковской сделали Болотниковскую), и уж Майковскую, конечно, переврут в Маяковскую...
Плещеев улицы удостоился, но и то не как лирик, а скорее по другой анкете – как отбывший ссылку в Оренбуржье петрашевец, написавший «Вперед, без страха и сомненья».
А что получилось с именем повелителя символистов Брюсова? Брюсовский переулок был связан не с его фамилией. Землей тут владели Брюсы – династия, восходящая к сподвижнику Петра I генерал-фельдмаршалу Брюсу. В конце XVIII века Яков Брюс, генерал-губернатор Москвы, построил здесь так называемый Брюсов дом, известный в общественной жизни города.
Но умирает дивная певица Нежданова, и старинное имя не пожалели отдать в память артистке, кстати, не единственной из звезд Большого театра, живших в этом же переулке. При всех ее заслугах, делать так не следовало, а рассуждали – представляю, как: подумаешь, губернатор, не поэт же коммунист Брюсов... Вот и ездим «по Неждановой»... В мае 1993 года имя переулку вернули, но чтобы не думали о поэте, написали не Брюсовский, а по праву старшинства – Брюсов. На памятной доске можно напомнить, кто был Брюс и чем дорог Москве Брюсов дом.
Свои классики у детской литературы. Впрочем, давно уже не только юношеским стал Арсеньев – его имя могло бы быть законным соседом Уссурийской и Хабаровской улиц. А Корней Чуковский – нужна ли улица? Дача в Переделкине уже при жизни была его музеем. Да и путать будут с улицей Корнейчука (кстати, ведь Чуковский – псевдоним, фамилия писателя была Корнейчуков).
Есть и такая категория – поэты-песенники. Долго первенствовал среди них Лебедев-Кумач, кинопесни которого распевались всенародно. Теперь его имя все чаще упоминается иронически, ибо многие ура-патриотические строки звучат уже кощунственно или карикатурно. Сумел даже своей слепотой похвастаться в песне к фильму 1936 года:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек...
Не знаешь, так и не дурачил бы людей! И это писал после 1933-го и перед 1937-м годом! Хорошо, что Москву не успело засорить такое кумачовое имя! А был еще талантливый песенник – Фатьянов, автор всенародно известных песен, таких, как «Соловьи». Как уместна была бы Фатьяновская улица у Соловьиного проезда!
Безыменский с Алтаузеном сами перечеркнули свои права на увековеченье в столице глумливым цинизмом, увы, не единичных стихов и поэм, оскорбительных для города и его старины.
Прочно прикипел к ней Илья Сельвинский – ив романе «Пушторг», и в исторических трагедиях. Этим талантливым циником-интеллектуалом я и сам увлекался в молодости, не замечая его сделок с совестью. Но потом, поздравляя «Мамонта Львовича» со сколько-то-летием, подписался под приветствием «Бывший сельвинист». Улица Сельвинского? Без родительного не обойдешься, как и для Антокольского с Заболоцким. Пожалуй, лучше не надо?
Багрицкий успел получить улицу в Кунцеве «по месту жительства». Одно его восхваление Дзержинского («Солги – солги, убей – убей») вывело поэта чуть не в классики, несмотря на дешевку «Смерти пионерки» и откровенную русофобию в «Феврале». Но любили его не за это, а за удачи вроде «Контрабандистов» и ядреную образность. Ему все же можно сказать спасибо и за такого ученика по констромолу (конструктивистскому молодняку), как поэт Леонид Лавров...
Пастернак. Поэт, которым я бредил еще в молодости. Сколькие близкие могли жаловаться, что я их беспощадно пастернакизирую. Чему только мог, у Пастернака учился. Но помню, как недоумевал по поводу каламбурного предостережения молодым поэтам – «избегать пастернакипи и мандельштампа». Мне эти фигуры казались, да и сейчас кажутся- несоизмеримыми. Впрочем, и молодого Мандельштама Цветаева сумела пронять Кремлем...
Эйфория, возникшая вокруг Пастернака в дни его столетия, многому помогла – вернула человека родной культуре на высочайшем уровне. Москву он знал и чувствовал не только «опавшей сердца мышцей», заслужил и музей в Переделкине, и грустное надгробие с контррельефным портретом работы Сарры Лебедевой. Но уже тревожат кликушеские призывы – навесить поэтам и улицы. Для улиц ли их имена? «На Мандельштаме сойдете?» Оставим это его почитателям в Воронеже и Чердыни. А притяжательные формы и вовсе не выговоришь – Пастернаковская, Мандельштамовская – не лучше Шарикоподшипниковской! Так и у Андрея Белого притяжательных не сочинишь: Андребелическая? Андреебеловская? Чудовищно!
Композиторы? Их именами Москва вроде бы не бедна, «Свои» улицы имеют Мусоргский, Римский-Корсаков и Алябьев (как участник войны 1812 года). Но нет улиц с такими бесспорными именами, как Глинка, Даргомыжский, глава «Могучей кучки» Балакирев и ее члены Бородин и Кюи, старейшины русской музыки Верстовский и Бортнянский, авторы популярнейших романсов Варламов с Гурилевым, более поздние Аренский, Направник, Лядов, Гречанинов, Ребиков, Стравинский, Василенко, Асафьев, Глиэр, Кабалевский...
Нетрудно сразу же и разредить этот список. «Глинка» по самому типу имени для улицы неудобен – не противопоставлять же его «Неглинке». Явно не для улиц фамилии у Глиэра и Кюи.
Конечно, нужен Рахманинов – до сих пор болит рана от сноса дома на Воздвиженке, дышавшего его памятью. Чтобы не путать с Рахмановским переулком, лучше избежать и длинного «Рахманиновская», а подыскать приличную площадь, перетерпев склонение, – тут и родительный падеж допустим. Гельминтолог Скрябин оттеснил гениального композитора Скрябина. Сергей Прокофьев скорее дождался улицы своего имени в Париже, чем в Москве. Ждет и Шостакович...
Художники. Им ли не воздано по заслугам! Поселок у Сокола включает имена целой плеяды русских мастеров XIX, а частично и XX века. Брюллов, Венецианов, Верещагин, Кипренский, Крамской, Левитан, Поленов, Саврасов, Серов, Суриков, Шишкин. Но среди этих реалистов нашлось место и «великому декаденту» Врубелю! Да и в других местах Москвы есть имена живописцев – Айвазовского, Виктора Васнецова, Касаткина...
Но не удостоены улиц и Левицкий с Боровиковским, и еще многие передвижники и художники-реалисты. Кустодиев, Флавицкий, Маковские, Неврев, Ярошенко, Остроухов, Боголюбов, Чистяков, отец и сын Клодты, Малявин, Петровичев с Туржанским, братья Коровины, Билибин, Мешков...
Досадно с именем Васнецовых. Переулок Васнецова назван так заслуженно – именно здесь Виктор Михайлович Васнецов построил себе по собственному проекту дом-мастерскую, в котором теперь действует и посвященный ему музей. Сомнений в заслугах этого мастера ни у кого нет. Но ведь Васнецовых было два брата, и у младшего из них, тоже талантливого живописца, особенно велики заслуги именно перед Москвой. Это художник-историк, даже в большей степени, чем брат. Драгоценны картины жизни старой и даже древней Москвы, воссозданные кистью и знаниями Аполлинария Михайловича! Как и в случае с Вавиловыми, решить бы по-братски? Но умножать на два и делать переулок Васнецовых для адреса нескладно. Лучше бы Васнецовский, а напамятной доске сказать добрые слова об обоих замечательных братьях.
Нестеров – вот мастер, имя которого украсило бы Москву, но есть уже улица Пилота Нестерова – не удваивать же Нестеровых! Под летчика не пожалели Стрельнинский переулок – был же когда-то известный ресторан «Стрельна»... А вот любимому ученику Нестерова – Павлу Корину, а пожалуй, и всей династии Кориных, стоило бы отдать в Москве достойную улицу, хорошо бы – связанную с его прославленной мастерской-музеем. Но это должна быть улица не Кориных и не Корина (чтобы не ходили «по Кориной»), а Коринская – трудно будет только внедрить правильное ударение.
Вовсе вне уличного пантеона осталась в Москве блестящая плеяда художников «Мира искусства», может быть потому, что в нем преобладал состав петербургско-петроградский: Сомов, Бенуа, Остроумова-Лебедева, Добужинский... Да и «не в моде» у нас долгое время были мирискусники, числившиеся в чуждых.
Богаевский – певец сказочной архаики Восточного Крыма – Киммерии. Место ему надо бы найти среди улиц Грина, Феодосийской и Коктебельской – можно для клуба, школы, библиотеки, чтобы не бояться родительного падежа.
А как быть с династией Кончаловских? В Москве увековеченья даже больше, чем отец-художник, достойна дочь – поэтесса Наталья Кончаловская. За одну свою поэму с историей Москвы «Наша древняя столица» она заслуживает наречения в ее память хотя бы детской библиотеки.
Сарьян? Великолепно увековечен в Ереване – что прибавит улица в Москве? Осмеркин? А есть еще Девяткин переулок (см. ниже).
Фалька я любил и ценил. При жизни мастера был глубоко удручен, когда одно из его экспериментальных полотен провокационно подсунули на поругание Хрущеву. Выступал в защиту уже тяжело больного художника на обсуждении его предсмертной выставки. Но «улица Фалька»? Сочли бы за женское имя (с Фалькой, по Фальке). Фальковская никто бы не произнес, звучала бы Фальковская, художником бы и не пахло. Пусть уж переулок, где была его замечательная мастерская, остается Курсовым – у курсов, в честь которых он был назван, тоже неплохая слава.
Первые десятилетия советского времени – талантливейшие мастера! Ромадин, Пластов, Дейнека, поэт Подмосковья Нисский...
Мастера графики – рисунка, офорта, линогравюры... Иван Павлов – где, как не в Москве, ему место за одну только серию «Старая Москва», – а и тут сколько однофамильцев – и ученые, и генералы, академик Павлов тоже Иван, различай по отчествам. Маг гравюры и книжной графики вообще – Фаворский, по рангу явный классик, но однофамилец академика химика.
Надо бы устоять перед обвалом авангардистов, захваливаемых словно в угаре, чохом, с полным забвением того, что они в свое время творили. Ореол мученичества раздут вокруг самого факта их долгого официального непризнания, без связи с истинной оценкой творческих достоинств. Не унизимся до наречения улиц именами Кандинского, Родченко или Малевича, какую бы цену на них не набивали снобы-искусствоведы и дельцы аукционов. Надо ли, чтобы по Москве шагала улица Шагала, хотя реклама ему создана и всемирная, – пусть лучше она будет в его родном Витебске.
А как с именами ваятелей? Классики в Москве адресов не обрели, даже авторы известных памятников – Опекушин, Андреев, Меркуров, Шадр, Королев. Да это и понятно – главные силы тут действовали в Питере. А у нас – неужели отмечен один Вучетич? Нет, все же не обошли и Мухину, и Конёнкова – обоих увековечили к их столетиям. Конёнкова почтили в 1974 году – через три года после кончины патриарха. Его именем названа улица в Бибиреве, не случайно рядом с перенесенными туда же именами его любимых писателей – Лескова и Пришвина. С Пришвиным Конёнкова связывала и прижизненная близость.
Голубкина – не гениальное ли дарование? Но ведь женское. «Голубкинская» нельзя, уже есть неприкосновенная Голубинская – по бывшей деревне. Голубкина улица – по какой голубке? Значит склонять, как «склонили» Мухину – дали в Новом Переделкине улицу с двухэтажным «Скульптора Мухиной»? Впрочем, у Голубкиной есть персональный музей, а это подороже улицы!
Еще одна звезда в нашей скульптуре и тоже женщина – Сарра Дмитриевна Лебедева, изумительная портретистка. Но у нее полно однофамильцев, а старообрядческое имя Сарра тоже не для улицы... Кое-что сделала для Москвы скульптор Белашова – но настолько ли, чтобы делать Белашовскую улицу?
Плодотворно работали в скульптуре анималисты (впрочем, проявляли себя и в живописи, и в графике). Ватагин, Ефимов, Трофимов... Может быть, не улицам их имена, а аллеям в парках и зоопарках – у наиболее выразительных ефимовских фонтанов с дельфинами, ватагинских медведей или трофимовских «Тигра» и «Носорога»?
В свое время я немало сил приложил, чтобы прижизненно были признаны права на показ произведений мордовского самородка – скульптора Эрьзи, вернувшегося на родину после долгих лет жизни в Аргентине. Тогда, летом 1954 года, удалось добиться сенсационной персональной выставки его работ в Москве, на Кузнецком, – это был не первый ли прорыв в блокаде нашего искусства, замордованного сталинскими монополистами – Александром Герасимовым, Манизером, Вучетичем, Томским. Мастерская Эрьзи на 2-й Песчаной улице стала местом паломничества многих тысяч москвичей, приезжали и иногородние.
В отличие от равных ему по классу мастеров – Конёнкова, Голубкиной, знавших, что творили, гениальность Эрьзи была скорее подсознательной, интуитивной, но сила и выразительность изваяний от этого не убывала, а то и росла.
После кончины мастера и похорон в Саранске, куда московские повелители искусства поторопились выпроводить и прах умершего, и остатки его наследия, а главную часть коллекции сумели вопреки его завещанию забрать в Саранск из Русского музея Ленинграда, Эрьзя не был более «опасен», а в Мордовии торжественно погребен как национальная гордость. На его могиле поставлен памятник, созданный по обещанию самим Конёнковым. Столетие Эрьзи в 1976 году было отпраздновано и в Саранске, где открыли его персональный музей, и в Москве – тут повторили и выставку.
Но, увы, 2-ю Песчаную еще в 1965 году переименовали в честь... румынского партийного лидера Георгиу-Дежа. Жители уже грустно шутили, что приходится жить «На Георгиу-Где-же». Попытки создать в бывшей мастерской музей пока тщетны, но уже появились активисты, предлагавшие заменить «Дежа» на Эрьзю.
Кому, как не мне, начинавшему в 1953 году «эрьзификацию» Москвы, было ратовать за это первому? Но перевесило сомнение. Эрзя – самоназвание части мордовского народа, избранное Степаном Нефёдовым в качестве псевдонима, – это звучало не менее гордо, чем у Анатоля Франсуа Тибо, избравшего псевдонимом имя всей Франции, почему и получился Анатоль Франс. По нешибкой грамотности Степан Нефёдов вставил в имя своего народа еще и мягкий знак, как ему слышалось, ЭрЬзя, и произносил это с отчетливым ударением на первом слоге.
После чьей-то каламбурной шутки в книге отзывов на одновременной с Эрьзей выставке картин президента Академии художеств Александра Герасимова («После Эрьзя вас смотреть нельзя») по Москве широко распространилось раздражавшее Эрьзю ударение на втором слоге, продиктованное в этом каламбуре рифмой.
Вот и задумаешься. Улица Эрьзи с традиционным, хотя и ошибочным мягким знаком обречена на перевирание ударения. Добавлять «Степана» или «Скульптора» громоздко. А притяжательные? От неискаженного «эрзя» пишут «эрзянская», но такое написание о скульпторе и не напомнит. Эрьзинская, Эрьзина – тоже не находки. Нет, и тут не надо улицу, пусть лучше музей или кабинет, пусть откроется зал Эрьзи в Русском музее и его уголки в других «эрьзиных местах» – он поработал и в Екатеринбурге, и на Черноморье (Новороссийск, Батум), и в Баку, помнят его и в Париже, и в Италии, и в Буэнос-Айресе. В 1990 году справедливо решили: «Георгиу-Деж» уступил место старому имени – мастерская Эрьзи в 1953—1959 годы прославилась именно на 2-й Песчаной – это и станет мемориальным для него именем.
Был у Эрьзи и друг со сходным дарованием и судьбой – Дмитрий Филиппович Цаплин, тоже скульптор-самородок, красноармеец из Саратова, кудесник ваяния из дерева и песчаника, мастер с поразительной археологической интуицией, легко перевоплощавшийся в современника ассиро-вавилонских тысячелетий. У него меньше, чем у Эрьзи, срок работы за границей, в частности, он трудился на Балеарских островах. Возвращение, забвение, бойкот, не организованы ни прижизненная, ни посмертная выставки, а какой мастер! Но и тут имя не для улицы. Цаплина – нельзя. Можно «Цаплинская», но сначала нужно добиться возврата самого творчества, а то ведь спросят – что еще за Цаплин!
Кибальников. Эрьзю ценил, спасибо ему – первый навел меня на него. Талантлив, а сколько наштамповал вождевого, да не всех убеждает и его «Маяковский». Может быть, лучше без улицы Кибальникова?
Скульптор Меркуров в 20-30-е годы был монополистом. Поставил памятники Тимирязеву на Тверском и Достоевскому на Цветном бульварах, скромную статую Льва Толстого на Девичке (и «Толстой», и «Достоевский» потом сменили адреса). Стояла на Цветном же загадочная «Мысль», но ее одновременно с «Достоевским» убрали, а перенесли на Поварскую, в палисадник перед «домом Ростовых», который занят Союзом писателей. Побежала веселая байка: якобы Панферов спросил, что за статуя. Узнав, что это «Мысль», изрек: «При чем же тут «Мысль», какое отношение она имеет к писателям? Убрать!»
Уже после кончины Меркурова мне довелось побывать в его мастерской и с удивлением увидеть в саду знакомый силуэт – высланная с Поварской писателями, тут одиноко стояла тоскующая «Мысль»... Недавно где-то прочитал о еще одном переселении этой статуи – теперь она встала молчаливым надгробьем над могилой автора на Новодевичьем. Логично.
Но есть у Меркурова еще и другой, отнюдь не молчаливый памятник – бывший подручный, оказавшийся жизнеспособнейшим учеником, с великим напором выбивший себе дорогу в мировые величины, – Эрнст Неизвестный! Ох и многому же он научился у Меркурова! О нем я мог бы написать и отдельный очерк, ибо общался с ним и у Эрьзи, и на обсуждении одного из проектов Конёнкова. Но это уже другая тема.
А как же дальше с Меркуровым? При всех его достоинствах Москва и страна помнят его усердие в вождеводстве – монументы Ленину и Сталину у Волгоканала, чудовищного «Сталина» над Ереваном – даже сносить эти шедевры стоило больших усилий и средств. Лучше обойтись без улицы Меркурова. Целы лучшие из его памятников – вот и хорошо.
А есть еще критики, искусствоведы. Чего стоит один Стасов! Впрочем, совсем не один! Надо говорить о династии Стасовых. Первым в ней заявил о себе зодчий Василий Петрович, выстроивший много хорошего в Питере, да и в Москве, – это он создал Провиантские склады на углу Остоженки и Крымской площади. Прославились трое его детей – самый знаменитый из них – Владимир Васильевич, идеолог «Могучей кучки» композиторов и общества художников-передвижников, критик и историк музыки, живописи и ваяния, пропагандист русского искусства. Брат его – Дмитрий – знаменитый адвокат, а сестра Надежда – яркая деятельница женского движения 60-х годов.
Но улицы в Москве удостоилась только внучка зодчего – Елена Дмитриевна, старая большевичка и участница революции 1905 и 1917 годов, побывавшая и в секретарях ЦК РКП (б), и в руководстве Коминтерна. При Хрущеве – в 1960-м – стала Героем (тоже не «героиней ) Социалистического Труда и как бы затмила остальные заслуги удивительной семьи. Надо бы переименовать улицу «одинокой» Стасовой в Стасовскую! Ее прежнее название – номерное (часть 1-го Донского проезда) – можно не восстанавливать, а на памятной доске об имени улицы перечислить и более почтенные заслуги представителей прежних поколений династии.
А вот хорошо бы увековечить имя критика А. К. Тарасенкова – лучшего знатока поэзии XX века, фанатика-библиофила, собирателя и хранителя архива Цветаевой... Его имя мог бы носить магазин «Поэзия».
Архитектура. В существующих именах не обойдены и старорусские самородки-зодчие – Потапов, Бухвостовы, Буженинов, Аргуновы, и классики Казаков и Баженов, и их сподвижники и продолжатели – Еготов, Тюрин, мало кому ведомый академик архитектуры А.П. Попов, а в XX веке Ротерт, Власов, Алабян... Но зодчие, особенно Веснины и Чечулин, не только «украсили» Москву. Они нанесли ей и немалый вред как соучастники сноса Симонова монастыря и Зарядья (о достоинствах воздвигнутого ими спорить воздержусь, воздвигали всякое...).
Впрочем, Чечулин вошел в историю столицы и даже страны позаметнее, чем Веснины. Ведь именно его имя возглавляло плеяду авторов нового «Дома правительства», тоже на набережной (но Краснопресненской) – Дома Совета Министров России, архитектурно-строительные достоинства тут несомненны. Величаво строги фасады, с большим вкусом решены интерьеры, а о хитрых подземных лабиринтах, норах и выходах еще долго не утихнут легенды, особенно после событий 1991—1993 годов, когда наши западники поспешили даже своему российскому дворцу угодливо приклеить заокеанскую кличку «Белый Дом».
Слава Богу, нет в списках улиц виновников даже большего осквернения столицы – Иофана и Посохина. А удостоиться имен могли бы и Фомин, и Рерберг – последний хоть и приложил руку к порче Кремля, а все же построил в Москве Киевский (тогда еще Брянский) вокзал и центральный телеграф на Тверской.
Миновали уличные имена мастеров серебряного века московской архитектуры – Шехтеля и многих других превосходных зодчих, воздвигнувших в первые же полтора десятилетия XX века все сердце «капиталистической» Москвы, но с ними и конструктивистов, изощряющихся в заемном новаторстве. Думаю, например, что М. Я. Гинзбург заслужил не улицу, а черную памятную доску на уродах-домах, чтобы не ушел от авторской ответственности.
Артисты – уж тут-то Москва была щедра на нареченья! Каких только кумиров не было в ее адресах – не перекормлена ли ими уличная сеть города? И Собинов с Неждановой, и корифеи Малого – Щепкин, Садовские, Ермолова, Федотова, Южин, Остужев, – и не вся ли плеяда зачинателей и классиков Художественного во главе со Станиславским и Немировичем-Данченко – Качалов, Москвин, Хмелев. «При улицах» оказались и Вахтангов, и Прасковья Жемчугова (аллея в Кускове и Прасковьина улица в Останкине), и даже при малой благозвучности имени – Алексей Дикий!
Возврат прежних имен в мае 1993-го избавил Москву от актерского перекоса в именословии.
Но нет в Москве ни улицы, ни площади Шаляпина – лишь теперь создан музей. Вот имя для наречения первоочередное. Тут не жаль и что-нибудь покрупнее в центре, если будут разыменовывать.
А сколько достойных имен в Большом! Лемешев, Савранский, Политковский, Рейзен, обремененные однофамильцами Петровы и Пироговы... Труднее и тут женщинам – Обуховой, Максаковой, колоратурным соловьям – Барсовой и Катульской, – и все же лучше им звучать с экранов и в записях, чем превращаться в улицы.
Конечно, гремели на сценах и Мочалов, и Варламов, и Орленев, среди классиков Малого значатся и Давыдов, и династия Рыжовых, и Массалитинова с Турчаниновой, и Ленский, и Ленин (оба эти имени для улиц актерского ряда но понятной причине не рассматривались), и Пашенная... Даже среди художественников без улиц остаются Алла Тарасова, Андровская и Зуева, Леонидов и Тарханов, Яншин, Ливанов, Топорков, Кторов, Добронравов, Грибов, Баталов старший (который в «Путевке в жизнь»), Смоктуновский...
О Мансуровой заботиться не придется: она сама себе выбрала псевдоним по имени переулка. Нет улиц с именами талантливых режиссеров и актеров Завадского и Охлопкова (для улицы ли это имя? Охлопковская?). Незабываемая актриса Бабанова, но звучит ли Бабановская улица? Таировская вроде и возможна, но не переименовывать же для этого Тверской бульвар! А звезда Камерного – Алиса Коонен? Назови ее именем улицу – диссонанс был бы не меньше чем с улицей Куусинена.
Букет однофамильцев Леоновых – не каждый ли достоин улицы? Чудесный актер Евгений Леонов... Писатель-классик – Леонид Леонов... Маршал войск связи и знаменитый космонавт – оба Алексеи – один Викторович, другой Архипович. Но Леонова улица (именно так, не в родительном падеже!») на севере Москвы бережет память о подмосковном сельце Леонове, и значит, имя это неприкосновенно – никакие авторитеты не должны его повторять в других частях столицы!
Казалось бы, свои права на улицу у такого кумира толпы, как Владимир Высоцкий – поэт, артист и вообще личность сильная и удивительная. А фамилия с «кием» на конце – без родительного падежа не обойтись. И хорошо, что «из-под Ермоловой» возвращено имя воспетому им Большому Каретному. Оно будет ему лучшим памятником, чем затрёпывание фамилии в адресе. И москвичи, и гости столицы не забудут, что побывали в том самом Большом Каретном, который знали по песне.
А другие кумиры экрана? Союз кинематографистов уступал писателям и театралам в предприимчивости. Из режиссеров удостоены улиц только Эйзенштейн, Пудовкин и Довженко. Правда, и тут многие знаменитые фамилии звучат явно «не улично».
Достойны ли увековеченья Юткевич и Дзига Вертов за свои «ленинианы»? Может быть, пристойней других Протазанов – за поиск путей и приоритеты? Не «уличны» и имена Ромма, Райзмана, Эрмлера. А как с Г. В. Александровым? Тоже воздержимся, и не только из-за уймы знаменитых однофамильцев, – усомнимся и в чистоте творческих достижений. Потребность зрителей в веселом и радостном, подкрепленная оптимистической директивой «Жить стало лучше, жить стало веселее», напрямую утолялась такими комедиями, как всенародно признанные «Веселые ребята» (цинизм и святотатство не оскорбляли, а то и восхищали!), как инфантильно-сентиментальный «Цирк». А были фильмы, которые и вовсе стыдно вспоминать, – уже в те времена у многих чувство неловкости вызывал нагло бутафорский «Светлый путь».
Кстати, вот было бы оптимистическое имечко для какого-нибудь проспекта. Только ведь не все поймут, что тут ирония, сочтут, что это взаправду...
А что с киноактерами? У истоков – Вера Холодная и Мозжухин – а фамилии такие, что улиц и из уважения к приоритету не наречешь. Позднейшие наши кинозвезды и вовсе остались без улиц – одним мешают дублеры, других уже мало кто помнит...
Еще один фонд имен – меценаты, благотворители, в их числе – цивилизованные купцы и капиталисты. О конфузах с некоторыми из них, например с Бахрушиными, уже упоминалось. Конечно, звучат Третьяковы – в именах Третьяковских ворот, проезда и галереи. Из более давних лет удостоились чести Сверчков и Никитников, усердием которых были воздвигнуты знаменитые храмы Успенья на Покровке и «Живоначальныя Троицы» в Никитниках – имена обоих несут переулки.
Но были еще Мамонтовы, Морозовы, Алексеевы, Медведниковы, коллекционеры Солдатенков, Щукин и Цветков, театральные деятели Дягилев, Корш, Зимин, Балиев, Незлобин, музыковед Беляев, организатор киносъемок Ханжон-ков, купцы благотворители и общественные деятели Куманин и Шелапутины (впрочем, Шелапутинский переулок есть), меценаты-организаторы художественных производств Тенишева и Якунчикова... У каждого из них своя, и немалая роль, в истории культуры столицы (а у многих – и страны). Не обязательно в улицах, но память и об этих именах должна быть бережно хранима.
Еще один фонд имен – ученые. Об академиках уже было сказано, но не все же измеряется чинами и званиями. Не по титульным рангам достойные места в пантеоне уличных имен выдающихся ученых заняли великие математик и физиолог – Лобачевский и Сеченов (все же – почетный академик), физиолог Тимирязев, философ и политик Плеханов, бактериолог Габричевский, невропатолог Россолимо... Кроме того, есть имена и «гибридные» – на стыке науки и других сторон культуры.
Да, именами ученых Москва не обижена, хотя и тут много пропусков, – о ком-то вовремя не вспомнили или вспоминать и не полагалось. Вот и пропущены целые династии!
Соловьиный проезд не мешает появиться улице с именем сразу многих Соловьёвых – называлась бы Соловьевской. Памятная доска на углу хранила бы перечень однофамильцев, пусть даже во главе с философом-мистиком Владимиром Соловьевым – не его ли считали неотъемлемой частью Москвы конца прошлого века? Историк Сергей Михайлович, автор 20-томной «Истории России», столько лет возглавлял в Москве университет. Писатель Всеволод Соловьев так убедительно разоблачил шарлатанские фокусы Блаватской. Поэтесса Поликсена Соловьева-Аллегро... поэт-священник Сергей Михайлович Соловьев, внук историка и племянник философа, писателя и поэтессы – он погиб уже в наше время, тяжело заболев психически в Бутырской тюрьме...
Но эту же фамилию носили в Москве и два драматурга, один – Николай Львович, соавтор А.Н. Островского, второй – Владимир Александрович (еще один Владимир Соловьев!), автор исторических драм, написанных в советское время. И разве не замечателен еще один Соловьев – Леонид, воспевший Ходжу Насреддина! Сколько мудрых сатирических подтекстов он сумел высказать в этой книге даже в годы сталинщины!
А вот сложный «гибрид». К сожалению, улица Ефремова, в честь генерала, покончившего с собой под Вязьмой, встала на пути к увековеченью другого моего однофамильца и личного друга – Ивана Антоновича Ефремова, писателя-фантаста и еще более значительного ученого – геолога и палеонтолога. Типичный «теневой академик», не заслуживший даже титула членкора, хоть и создал новую, ныне общепризнанную науку тафономию, – он вооружил геологов пониманием закономерностей захоронения и сосредоточения ископаемых остатков былых организмов в земных напластованиях. Ни в какой довесок к его имени, хоть и ставь его в родительном падеже, не вместишь достоинств этого исследователя и путешественника, мыслителя и писателя. А доживать ему довелось на улице с весьма скомпрометированным именем Губкина...
Не менее феноменальный «гибрид» – Александр Александрович Богданов – философ-эмпириомонист и революционер, ученый экономист и медик (возглавил у нас науку о переливании крови и погиб, производя опыт на себе). Со студенческих лет мы были обучены поносить его, заодно с Луначарским и Горьким, как богоискателя, а он уже в те годы создавал тектологию – провозвестницу кибернетики и системного подхода! Но он же и писатель-фантаст – помню с детства, как зачитывались его романами о путешествии на Марс – «Красной Звездой» и «Инженером Мэнни», в сущности, социальными утопиями. Но плацкарту с этим именем уже занял маршал бронетанковых войск в Солнцеве. А среди других однофамильцев – и поэт, автор всенародно певшейся «Дубинушки», и еще несколько виднейших ученых – геолог, зоолог, библиограф, зоотехник...
Еще «гибрид» – Сергей Марков, писатель-историк Божией милостью, поэт и географ, знаток Сибири, Казахстана и русского Севера, охвативший даже Русскую Америку – Аляску! А на улицу с этим именем претендуют и знаменитые академики, например, математики...
Поразительна тоже «гибридная» фигура – сплав ученого, деятеля-практика и писателя: Андрей Тимофеевич Болотов – пионер русской агрономии, еще в XVIII веке писавший «о разделении полей» – о севооборотах! И автор четырех томов воспоминаний о своем времени и русском земледелии. Но в Москве существует Болотная набережная, а в мае 1993 года восстановлено имя Болотной площади (поставили напротив переулка, ведущего к Третьяковке, памятник Репину, но зачем же было переименовывать площадь, помнящую казнь Пугачева?). Как ни изменяй фамилию – Болотова, Болотовская – не избежать уродующих переносов ударения. А человек в русской истории такой, что достоин и памятника в столице!
Еще обиднее с именем замечательного агронома и публициста XIX века Александра Николаевича Энгельгардта. Член «Земли и Воли», питерский профессор, высланный под Смоленск, отдался сельскому хозяйству. Его «Письмами из деревни» тех 80-х годов и сегодня зачитываются, да и многому учатся наши аграрники. Но для имени улицы фамилия, пожалуй, непроходимая, как и у его мудрого однофамильца-академика биохимика В. А. Энгельгардта.
У отечественного земледелия и экономики сельского хозяйства есть свой горестный пантеон имен – перечень мучеников науки, пытавшихся предотвратить разгром нашего крестьянства, а с ним и всего сельского хозяйства. Кондратьев, Чаянов, Дояренко, Челинцев, Макаров... Помню, как осенью 1930 года меня, безусого студента Сибаки (Сибирской сельскохозяйственной академии, уже разбитой на отдельные институты, но для всех она оставалась Сибакой), дрессировали на политэкономии – обучали, как попугая, повторять проклятия вдохновителям правого уклона в науке, сопротивлявшимся коллективизации. Как ругательства гремели слова «кондратьевщина», «чаяновщина», позже, в Тимирязевке, к ним добавили и «дояренковщину», а потом во враги попал и академик Тулайков, посмевший противостоять диктаторским претензиям Вильямса (публично сказал ему «Вы не Вильямс, а Виляемс «, но жизнью заплатил не за одно это).
На все эти имена в Тимирязевке не хватит улиц, но можно наименовывать факультеты, кафедры, кабинеты, лаборатории. Пока увековечен один гениальный Чаянов. Как это получилось, стоит пояснить особо.
Уже упоминалось, что этот ученый был авторитетным исследователем истории Москвы. Но мировую славу он заслужил прежде всего как выдающийся агроэкономист. Разработанные им принципы подъема сельского хозяйства с помощью кооперации помогли миллионам людей Третьего мира избежать голода, осуществив свои «зеленые революции» и заметно подняв урожайность. В 1988 году ЮНЕСКО отметило столетие со дня рождения Чаянова как одного из классиков экономической науки. А в нашей стране он отважно выступал как противник коллективизации, был обвинен в создании вымышленной «Трудовой крестьянской партии» и в октябре 1937 года расстрелян как враг народа.
Человек многогранных дарований, он оставил след и в художественной литературе как оригинальный писатель-фантаст, автор антиутопий, повлиявших на творчество Замятина и Булгакова, а был еще и автором кинофильмов, и коллекционером картин. Москве же он особенно дорог своими исследованьями ее древностей, размещения ее храмов, очерками истории Петровско-Разумовского района и Миус. Вот почему его фамилия была предложена для замены имени чешского коммунистического лидера Готвальда, в честь 70-летия которого не пожалели 3-й Миусской улицы вместе с 3-м же Тверским-Ямским переулком.
Не символично ли, что именно 3-й Миусской, как и соседней Миусской площади, в 1915 году присваивали имя 19 февраля – даты освобождения крестьян.
Когда на моссоветской комиссии прозвучало наше с В. Б. Муравьевым предложение присвоить этой улице имя Чаянова, нас поддержали, но в список возврата в I пакет она не вошла, не попав в число разрешенного лимита в 27 имен. И вдруг имя Чаянова появилось на угловых табличках улицы и без решения Моссовета! Произошла «утечка информации», районным властям понравилось, они и поспешили. А теперь – не разыменовывать же!
Нельзя поддаваться ажиотажу вокруг скороспело раздутых и модных имен – помним же мы о скандалах с «идеями» разрекламированных авантюристов и жуликов типа Бошьяна или бессовестных фанатиков вроде О. Б. Лепешинской. Как хорошо, что не опоганены списки московских улиц именами Лысенки и Презента с целой сворой их холуев! Придет пора назвать и отважных борцов с лысенковщиной – геолога Варсонофьеву, зоолога Пузанова, биологов Завадовских, созвездие блестящих генетиков, заклейменных лысенкинцами как «вейсманисты-морганисты-менделисты». Даже в мрачные годы после разгрома генетики ухитрялся публиковать противолысенкинские статьи геоботаник и эколог Сукачёв. Сукачёвская аллея могла бы украсить Главный ботанический сад или другие парки Останкина.
От упоминаний о генетиках и Останкине по неожиданной ассоциации перейду еще к двум «многостаночным» фамилиям, поясняя, кстати, почему их не было в списках имен первостатейных поэтов. Речь идет о Кольцове и Никитине.
Поэт Алексей Кольцов в аттестации не нуждается. А вот его гениальный однофамилец, биолог Николай Константинович Кольцов, до сих пор незаслуженно обойден популярностью. В академики его успел продвинуть только на уровне ВАСХНИЛ Николай Вавилов в 1935 году, а в «большую Академию» Кольцова не пропустили, хотя и знали, что он – основоположник нашей экспериментальной биологии, предвосхитившей современнейшие положения генетики и молекулярной биологии. Но он же изучал возможности биологического улучшения человечества, и основанную им евгенику объявили лженаукой, якобы вооружающей теории расистского человеководства. Затравленный и лысенкинцами, и другими демагогами от имени «марксистской биологии», Кольцов успел скончаться в год, когда арестовали Николая Вавилова (1940). Тоже трагически типичный «теневой академик»!
Увы, эту же славную фамилию осквернил избравший ее своим псевдонимом еще один Кольцов, Михаил Ефимович, – «журналист № 1», известный редкой одаренностью и динамичной репортерской предприимчивостью – он и редактировал «Правду» с «Огоньком», и выступал инициатором создания «Зеленого города» за Мытищами, и на многое влиял в Испании. Но как забыть его высокотворческие проклятья подсудимым на постыдных фальсифицированных процессах 30-х годов? Его и самого потом прикончили вдогонку проклятым им же «врагам».
Пожалуй, в отличие от Соловьевской на памятной доске по Кольцовской улице, если такая возникнет, лучше не перечислять всех по-разному прославившихся однофамильцев.
Сложная судьба и у фамилии Никитин. Москва еще в 1922 году застолбила ее в Никитинской улице Измайлова в честь боевика 1905 года, не пожалев для того старинную Колдомку. А без улиц остались и поэт Никитин, и купец Афанасий Никитин (вернее было бы Никитич), ходивший «за три моря» в Индию, и два советских писателя, и геолог-четвертичник, и хозяйка Никитинских субботников. А главное – инженер-конструктор Николай Васильевич Никитин, всемирно известный автор сверхвысокой телебашни в Останкине.
Предложенный им принцип телескопически раздвижной конструкции позволил поставить мировой рекорд высоты подобных сооружений. Эйфелева башня в Париже удивила мир в конце прошлого века своей 300-метровой высотой; японцы в 1962 году хвастливо демонстрировали нам свою телебашню Токио-Тава, как превысившую рекорд Эйфеля на целых 17 метров. Башня Никитина взлетела сразу за полкилометра! По его же принципу вскоре были построены и еще более высокие башни, обогнавшие нашу на считанные метры, но ведь главное было не в высоте планки для рекордного прыжка, а в приоритете конструкторской идеи!
С какой гордостью показывают чилийцы ажурный мост через реку Био-Био – его построил «сам Эйфель»! А мы даже башню свою не назвали Никитинской – это было бы куда почетнее, чем улица или даже площадь перед башней. Чья недобрая ревность мешает?
И вообще с именами конструкторов и изобретателей у нас скудно. Есть, правда, проезд с именем изобретателей паровых машин и первого паровоза – уральских механиков отца и сына Черепановых, но даже Кулибин имени нигде не удостоился. Конечно, и тут немало мешают однофамильцы. Воздухоплаватель Можайский еще в 1881 году создал свой «воздухоплавательный снаряд» – прообраз самолета. Но куда уйдешь от существующего Можайского шоссе?
Назову еще две фамилии, по разным причинам явно недооцененные. И тут мешали однофамильцы. Мельников, Петров... Какие? Которые?
Что мы знаем об авторстве и авторах проектов важнейших железных дорог страны? Петербург – Москва, Великая Сибирская?
Многие слышали, что рельсовую трассу, связавшую две столицы, императорский карандаш провел по линейке, и таким образом была навязана строителям высочайшая воля не считаясь ни с какими Валдайскими высотами и водно-болотными преградами... Но кому лично навязана? Кто ратовал за прокладку сквозного рельсового пути к Москве, когда чугунка ползала только от Питера до Царского Села? Тут был, конечно, не один человек. Но у дела была и душа, носитель идеи – Павел Петрович Мельников. В свое время его заслуги были и замечены, и отмечены – еще в 1858 году его избрали почетным членом Петербургской Академии наук! Но что знаем о таком проторителе путей мы? Сколько шума о его тезке – архитекторе-авангардисте Мельникове! Сопоставьте-ка полезность содеянного для страны и культуры!..
А что Петров и, опять же, который? В Москве уже есть площадь Академика Петрова в Кунцеве и много всего другого, по разным поводам «петровского». И сколько еще однофамильцев! И генерал армии Иван Ефимович Петров, командовавший фронтами, и несколько видных химиков, и три певца-баса, один могучее другого, и хирург-онколог, и конструктор артиллерийских систем. Не говорю уже о веренице не менее знаменитых Петровских...
Как среди них заметить Николая Павловича Петрова, инженер-генерала, которого, однако, Петербургская Академия наук заметила еще в 1894 году и тоже избрала своим почетным членом! Его нужно чтить если не как главного, то как одного из главных создателей Великой Сибирской железной дороги. Само строительство ее в 90-е годы прошлого века было богатырским подвигом народа. За считаные годы был проложен путь, превышающий в длину четыре БАМа, и это при какой технике! – с лопатами и кирками, на лошадях... Не бессовестно ли мы до сих пор недооцениваем это чудо?!
Позднее тот же инженер-генерал Петров создал такой проект Транскавказской железной дороги, лучше которого не сумели придумать и конструкторы нашего времени, сколько ни перепробовали вариантов! А кто и что знает об этом человеке?
Улицу или площадь таким повторяющимся именем тоже не назовешь. Но не ему ли вместе с П. П. Мельниковым должны были бы стоять памятники на Каланчевской (конечно, не на Комсомольской) площади – у начальных пунктов важнейших железнодорожных трасс страны, задуманных и осуществленных этими людьми?!
* * *
Как видим, именной фонд персоналий огромен. На применение всего перечисленного улиц не хватит, и это хорошо. Но можно и из них выбрать достойное по существу и приемлемое фонетически, а шире говоря – и вообще топонимически, если придется откликаться на очередные юбилейные даты или искать имена на замену разыменовываемым объектам (а их число тоже грозит расти).
Но и тут условимся: не будем превращать Москву ни в пантеон, ни тем более в поминальник, помнить о соблюдении пропорций, о соотношении заслуг и прочих достоинств увековечиваемых лиц.
Порядок и беспорядок
Желание упорядочить именное хозяйство во многом направляло работу сытинской комиссии – одна только прополка одноименных это подтверждала. Но были и другие признаки беспорядка. Преодолевать их старались и «наследники» первой комиссии, в том числе и в последние десятилетия. К таким признакам можно отнести и некомплектность в сериях номерных улиц, и случаи анахронизмов, неблагозвучности, орфографические ляпсусы, возможности ложного истолкования , желательность устранения названий-пустоцветов...
В должный порядок комиссия 1922 года привела список улиц, возникших на месте некогда единого Камер-Коллежского вала – таможенной границы Москвы с середины XVIII века. Самого вала уже не было, а улицы официально получили имена его отдельных звеньев, где в каждом названии звучали бюрократические слова «Камер-Коллежский». Это загромождало адреса – сколько места занимало имя улицы «Покровский Камер-Коллежский Вал»!
В 1922 году эти имена освободили от упоминаний о былой Камер-Коллегии – «Валы» остались каждый лишь со своим собственным именем – Бутырский Вал, Даниловский Вал, Можайский Вал, Симоновослободский Вал. Некоторые из перечисленных тогда улиц-Валов вскоре исчезли в результате перепланировок – так случилось с Валами Лазаревским, Брестским, Переяславским – в списке 1922 года они еще существовали. Позднее к ним, к сожалению, прибавились улицы-Валы Дорогомиловский, перечеркнутый в ходе реконструкции, и Симоновослободский, включенный в 1930 году в улицу Ленинская Слобода.
Часть Покровского Вала была превращена в бульвар, получивший по соседней улице имя Новоселенский, а в 1956 году и остальную часть Вала объединили с этим бульваром в Абельмановскую улицу (большевик Абельман погиб в 1918 году на соседней Покровской, ныне тоже Абельмановской, Заставе). Надо бы восстановить имя Вала, но у Покровского много тезок – может быть, лучше был бы Новоселенский Вал? Но допустимо ли для Вала имя-новодел? Пусть все же будет Покровский Вал – Вал-то с таким именем – один...
Не иначе как в административном восторге слепили в 1965 году в единую Краснобогатырскую улицу бывшие Большую Богородскую, две Богатырские (1-ю и 3-ю) и Черкизовский Вал. Большая Богородская так называлась недаром – это была главная улица села Богородского, а село уже с XVII века унаследовало имя церкви Богородицы. Свою роль при переименовании сыграли и стремление устранить еще одно «божественное» имя, и амбиции руководства завода «Красный Богатырь» – ему ни к чему память о Богатырских улицах, называвшихся так, когда завод еще не был «Красным». Хорошо хоть не подняли руку на улицу Богатырский Мост! Название же Черкизовский Вал заслуживает скорейшего восстановления в общем списке улиц-валов.
В первые годы после революции и шоссе, с прошлого века звавшееся Богородским (вело в сторону села Богородского), начали называть Островским (не по Лосиному ли острову?). В 1922 году старое название вернули, не убоявшись его «божественности».
Тогда же возвратили и давнее имя Таганской улице, которая долгое время называлась также Семеновской (в XVII веке сюда была перенесена с Яузы часть Семеновской слободы), а в 1918—1922 годы улица именовалась Советской).
Помимо «генеральных» кампаний упорядочения, предпринимавшихся в 1921—1922 годах и после разрастания Москвы в 1960 и 1984—1986 годы, было и еще несколько пиков активности в наведении порядка – например в 1928 и 1936 годах; в 1985-м Москву усиленно прочищали от повторяющихся, некомплектных и номерных названий.
Одна из тенденций такого упорядочения – группировка имея в тематические «кусты». В прошлом она складывалась даже стихийно – так, в Замоскворечье, в связи с делами послов и выходцев из орды, возникали улицы Ордынки, Татарские, Крымские... О кусте имен, созданных в память 1812 года, уже говорилось.
После 1917 года тематические кусты насаждались особенно настойчиво, в частности, в поселках или кварталах, объединяющих жителей по профессиям. У поселка Сокол улицы получили имена крупнейших живописцев. Дачным поселок в Лианозове был отдан под имена участников спасения челюскинцев, героев полюса и других знаменитых полярников. Поселок Текстильщиков дал свое имя более чем десятку одноименных с ним номерных улиц.
Вошло в традицию присваивать имена маршалов в районе бывшего Ходынского (Октябрьского) Поля, на Юго-Западе – имена многих крупных ученых, а в Останкине – связанные с освоением космоса. Пути наведения порядка с повторяющимися именами уже рассмотрены в главе «Прополка тезок». Но и тут идут споры, в частности, о номерных улицах.
Конечно, номерные имена прежде всего скучны своим однообразием, казенностью, пресны, прозаичны. Но, критикуя их за это, забывают, что у них есть и достоинства и что в течение веков «проверку практикой» прошли и пронумерованные Линии Васильевского острова в Питере, и различающиеся только по номерам авеню и стриты Нью-Йорка. Служебное удобство такого принципа бесспорно – система адресов работает как единый четко отлаженный механизм – и почтарям, и администраторам как все просто! Ни тезок, ни пристрастий...
Вспоминается старая побасенка о сопоставлении достоинств питерского адреса по сравнению с московским. Как понятно, когда кратко: СПБ, ВО, 6 л. 25, 15, такому-то. Разве не ясно – Санкт-Петербург, Васильевский остров, номер линии... А в Москве? Пресненская часть, переулок Мухиной Горы, что в Ростовской слободе, дом купчихи такой-то, ход со двора, второй флигель направо, крыльцо в полуподвал, остерегайтесь собак – ну и так далее, такая вот азиатчина... Не предпочтителен ли европеизм питерского кода? Но души-то в нем нет, да и мемориальное значение сведено к нулю.
Больше всего возражений у москвичей вызывали 16 Парковых улиц. Крестных обвиняли и в лености, и в отсутствии изобретательности, ив бюрократическом мышлении... Но у применения номеров тут было и обоснование: почти одновременно возникли серийно-однотипные улицы, ведущие с севера в сторону Измайловского парка, и создалась строгая и удобная для пользования система адресов – не уверен, что в 1949 году для них нашлось бы сразу 16 разнородных и, главное, представительных названий. Заменять их одну за другой, как делали с Сокольническими или Текстильщиками, оставляя некомплектные серии с зияющими провалами в цифрах, как примеры небрежности и безразличия к порядку в именах? Или ударить по всем шестнадцати сразу?
Думаю, что Парковые заменять не следует вот еще почему. Весь их район вошел в историю как памятник немаловажного этапа застройки, а значит, и истории Москвы наряду с районами Усачёвой и Песчаных улиц. Не надо выламывать ни по каким поводам целые куски истории из фактически сложившихся судеб города.
Другое дело, если нумерация беспорядочна, как было с семью Черемушкинскими улицами и еще несколькими одноименными проездами и переулками. Их безалаберная пронумерованность раздражала, шли они одни поперек других, а то и наискосок – не понять, откуда и куда велся их счет, по сути ничего не означавший. С такой оцифровкой Москва все же предпочла расстаться.
В 1974 году распростились и с более отчетливыми комплектами из одиннадцати номерных проспектов Новогиреева, а в 1966-м – с девятью Расторгуевскими в Бирюлеве. Из восемнадцати «линий» Красной Сосны (по поселку в сосновом бору) в 1986 году оставили на память одну, бывшую десятую, применив именительный падеж – улица Красная Сосна. Но по одному зданию или хозяйству с адресами прежних номерных сохранилось еще у четырех «линий».
Совсем уже непонятна сеть номерных названий у пяти Магистральных улиц и нескольких тупиков, проездов и переулков – бред!
Беспорядок был с улицами Сокольнического Поля – двенадцатью Сокольническими. Упразднение или переименование некоторых из них привело к такой некомплектности нумерации, что это воспринималось как вопиющая небрежность. В 1986 году навели порядок: уцелевшим 8—12-й улицам придали номера с 1-й по 5-ю, прежние 2-ю и 4-ю из некомплектного ряда отдали под перенесенные сюда имена героев Октября Барболина и Жебрунова, а бывшая 5-я еще в 1922 году ушла под имя большевика Бабаева.
Не устранена неполнота нумерации у улиц Соколиной Горы, число которых росло вплоть до 1956 года, когда появилась 10-я улица с этим именем. Яркое, исторически ценное, оно напоминает о потешном соколином дворе, обслуживавшем в XVII веке царские охоты в Измайловском лесу. В последние десятилетия началось прореживание и этой цифири. В ходе застройки «Горы» к середине 90-х годов из десяти улиц уцелела лишь половина – 3-я, 5-я и 8—10-я улицы. Будем надеяться, что хоть одна из них сохранит это колоритное имя.
Сбережем хотя бы и еще одну из четырех уцелевших (а было больше десятка!) улиц Текстильщиков.
Какие вопросы и споры все еще возникают по поводу «номерных»?
Некомплектными оказались не так давно и бывшие четыре Мещанские улицы – три из них превратились в проспект Мира и улицы Гиляровского и Щепкина, а 4-я Мещанская оставалась с прежним номером без первых трех. В 1966 году «небрежность» ликвидировали, номер отбросили и оставили улицу называться просто Мещанской. Тут-то и возроптали несогласные, притом не с мещанской сутью имени – имя это исторически ценное, наследие былой Мещанской слободы, где селились военнопленные «мещане», то есть горожане – выходцы из городов («мест», «мяст») с Украины, из Белоруссии и Литвы после русско-польской войны 1654—1667 годов. Значит, мещанством в современном смысле слова название совсем не пахнет. Но оппоненты считают, что в историю Москвы вошла именно Четвертая Мещанская, и не важно, что она растеряла соседей с предыдущими номерами. Ведь уберегли же Малую Калужскую, утратив Большую (есть еще и такие «некомплекты» – Новые улицы без Старых, Большие без Малых, Верхние без Нижних и наоборот).
Что ж, быть может, «консерваторы» тут и правы. Та же Малая Калужская уже вошла в историю города как адрес десятков известнейших ученых в домах академического жилищного кооператива – пусть уж она и остается Малой Калужской. А еще более справедливым было бы восстановить и Большую Калужскую, по капризу архитекторов проглоченную Ленинским проспектом.
Оказывается, названия способны еще и почковаться, вегетативно ветвиться, словно в процессе саморазвития!
Имя шоссе Энтузиастов, возникшее в 1919 году, позже размножилось совсем не заслуженно, распустило букет ветвей на смежные проезд и улицы, никакого отношения к «энтузиастам» колодникам старой Владимирки не имеющие. Имя «Добрынинская площадь» заменило Серпуховскую в 1922 году, но в 1952-м подмяло под себя и древний Коровий Вал, и еще 4 переулка – все они зачем-то стали тоже Добрынинскими – это вело только к девальвации ценности персонального имени.
Бородинская, названная в 1912 году в ознаменование столетия славной битвы, родила в 1915-м 2-ю Бородинскую, уже никакого отношения к юбилейной дате не имевшую, а сама стала 1-й.
Большой Вокзальный в Таганке в 1919 году назвали Большим Факельным (кстати, совсем не в честь «факелов революции», как тогда писали, а по факельным иллюминациям существовавшего там клуба-парка – «воксала»), а вслед за ним, за компанию, превратили в Малый Факельный и дольше проживший Малый Вокзальный.
Неукротимо почковалось и ветвилось имя Марьиной Рощи. В дополнение к четырем номерным улицам и семи примыкавшим к ним проездам, существовавшим уже в конце XIX века, в 1929—1930 годы число проездов увеличили до пятнадцати, а в 1954-м и до семнадцати. Часть из них имела собственную нумерацию на территориях «перед» и «за» железной дорогой – этот лабиринт был источником несусветной почтовой и всяческой иной деловой путаницы.
Способность почковаться проявило и имя моста, на котором в феврале 1917 года был убит приставом большевик-рабочий И.Т. Астахов – с 1919-го мост назван Астаховским. Но в 1929-м это же имя распространили и на соседний Свиньинский переулок[3]...
Кстати, с фамилией рабочего долгое время путались. Оказалось, что в один и тот же день, 28 февраля, в разных местах города погибли двое Астаховых – однофамильцы, с инициалами И. Т. и Д. В. Первый из них – гужоновец, второй – с завода «Динамо»; иногда имя моста начинали связывать с гибелью второго. Впрочем, по другой версии на «Динамо» погиб не Астахов, а Остапов – в результате в 1923 году возникло Остаповское шоссе, а в 1950-м уцелела его часть – Остаповский проезд.
Жертвами чисто бюрократического «упорядочения» стали в 1941 году три переулка, выходившие на Неглинную улицу – Нижний Кисельный, Звонарский и Сандуновский. Ну, ладно, память о Кисельной слободе еще осталась – целы Большой и Малый Кисельные. Но Звонарский-то был единственный, он напоминал о существовавшей тут с XV века Звонарской слободе, а жили в ней звонари кремлевских соборов! А Сандуновский? Это же была память не только о владельце бань (хотя и бани знаменитые!), но и о первом комике русской сцены актере С.Н. Сандунове. И чем же заменили эти имена? Тремя номерными Неглинными переулками просто за соседство с Неглинной улицей. Она-то несет имя речки Неглинной, укрытой под ней в трубу, а переулки к речке никакого отношения не имеют. И – подумать только: когда это чьи-то умы додумались до такого переименования? Оказывается, 19 июня 1941 года – не нашли чем более разумным заняться за три дня до разразившейся войны!
А вот пример беспорядка от чьего-то стремления к порядку: Белгородский проезд. Эта коротышка улочка оставалась единственным топонимическим напоминанием о стене Белого города – одного из древних каменных укреплений Москвы. Улицы остальных звеньев этого полукольца давно замещены бульварами. Кому-то из хозяев города проулочек чем-то мешал, и его решено было механически присоединить к Чистопрудному бульвару (хотя внешний проезд бульвара имеет свое место в планировке и тоже выходит к Покровским Воротам). Видимо, переименование Белгородского в проезд этого бульвара юридически оформить не успели, заменяли только трафарет на угловом здании (тоже была чья-то забота и чей-то расход!). В официальном справочнике «Улицы Москвы» (1989) «ликвидацию» имени проезда проигнорировали, но напоминать и об этом эпизоде нужно как еще об одном примере топонимического самоуправства. В справочнике «Вся Москва. Улицы Москвы» (1995) проезд назван и в тексте, и на плане.
Есть и удачный пример упорядочения: слияние Новорязанской улицы, известной с 1909 года, с более давней Рязанской. Названы они были по Рязанскому вокзалу, предшественнику щусевского Казанского. В 1929 году эти улицы были объединены в единую Рязанскую; позже ей предпочли все же Новорязанскую, чем было предотвращено дублирование с другими «рязанскими» именами.
Грустное впечатление в картине московских имен производят названия-пустоцветы, с которыми при случае не жалко было бы и расстаться. Часть из них по разным поводам уже упоминалась, но «в букете» их пустота становится особенно бесспорной. Наличная улица... Вряд ли по чьей-то фамилии. «На лицевой стороне Введенского кладбища» – тоже не убеждает. Наличными расплачиваются, но можно ли расплатиться улицей?
Раздельная улица – с чего бы такое имя? Она в XIX веке якобы разделяла чьи-то домовладения. Сколько же еще улиц можно было бы обозвать Раздельными, если счесть такой признак достойным поводом для наречения! Или тут раздел от слова не разделять, а разделывать?
Подобно этому и Зональная улица в Лианозове заслужила в 1977 году свое имя как разделяющая две различные зоны застройки – техническую и промышленную. Почему же «зональной» названа граница двух зон?
Порядковый переулок – что бы это значило? Якобы он с 20-х годов символизирует в районе Новослободской некую упорядоченность застройки (в отличие от какого беспорядка?).
Городская улица близ Серпуховской Заставы, нареченная в 1922 году комиссией Сытина, заменила собой Пожарную улицу на месте Пожарных огородов, но обоснование имени и у Сытина дано совершенно невразумительное.
А сколько примеров, когда отцы крестные с лучшими намерениями старались назвать улицу попрогрессивнее и поинтеллигентнее, не понимая, что и хорошие слова вроде «инициативный» или «федеративный» звучат по-епиходовски карикатурно, когда их делают именем улицы. В Кунцеве улицу назвали Инициативной. Что она, сама инициативна? Попробуйте сказать: какая инициативная эта улица! Из той же породы и Коллективный проезд в Царицыне (сам проезд «коллективный»?), и Федеративный проспект в Новогирееве. Ухитрились даже в 1967 году дать такое имечко бывшему Московскому проспекту «в честь принципа федерации», хотя нарекавшие и должны были понимать, что федеративными могут быть республика, структура, принцип, но уж никак не проспект!
Уже приводились примеры ложного смысла, сопутствующего таким персональным именам, как Докучаев или Татищев. Но не меньше ложных следов и у имен другого рода, даже у географических.
Вятская улица не имела отношения ни к реке, ни к городу Вятке, а возникла из чьего-то стремления «облагородить» прежнее не слишком гостеприимное имя Вязкая.
Астраханский переулок был для простоты когда-то сокращен из Астраханцевского (домовладельцем был Астраханцев, так что город Астрахань тут тоже ни при чем).
Волховский переулок у Бауманской улицы был наречен в 1942 году по просьбе воинов Волховского фронта, следовательно, лишь попутно фиксирует имя самой реки. Назван «по реке» или «по фронту» – все-таки разница, хоть и сама река прославлена в русской истории еще и многим другим.
Смешнее с Ладожской улицей в том же районе. Уж она-то ли не в честь озера, да к тому же по соседству с Волховским?! Но что делать, если у истока имени была жившая тут еще в XVIII веке хозяйка Новоладожская, державшая в своем доме кабак «Ладуга»? Не менять же из-за нее название! Ну и пусть люди думают, что это в честь одного из Великих озер нашего Северо-Запада, а кто подотошнее – узнает правду из справочников...
Иногда смысл названия, в прошлом ясный, со временем становится загадочным. Казанский переулок никого не удивлял, пока был цел собор «Казанской Божьей Матери, что у Житного двора», воздвигнутый в честь побед русского оружия в 1877—1878 годах над Турцией и освобождения Болгарии. Сначала его переделали в кино «Авангард», а потом и вовсе разломали, и теперь имя переулка приводит в недоумение: вроде и до Казанского вокзала далеконько, и до Казанского собора, который восстановлен на Красной площади, не близко. Да и сама Казань лежит не на этом, скорее калужском, направлении. Так рождаются новые смысловые загадки и гримасы.
Кто догадается, что Машкова улица (тоже не «улица имени Машкова»!) ни к какому товарищу Машкову отношения не имеет. Имя это ей дала сытинская комиссия в 1922 году, почему-то переименовав уютную Добрую Слободку, «по соседнему Машкову переулку», оказав таким образом честь и домовладельцу Машкову. Но с 1942 года Машков переулок получил ранг и имя улицы Чаплыгина (академика), а Машкова улица, названная «по переулку», уцелела. А Добрую Слободку и не вернешь – есть уже Доброслободская улица.
Кое-где наведения порядка требует и орфография. По каким правилам русского языка проезд в Медведкове в 1967 году получил имя Заревый? Якобы так выразились предложившие это название жители района. А где был наш орфографический надзор?
По заполярному городу Игарке бывшая улица Калинина в Свиблове была переименована в проезд, но не Игаркинский, а почему-то Игарский – в честь какой «Игары»? А Игарка – имя прославленное и своими подвигами, и своими драмами – не надо бы его искажать! Ведь этак и вместо «Воркутинский» начнут говорить «Воркутский»...
Бывали и новые случаи попыток облагородить имена или расстаться с неблагозвучными. Не жалеем же мы об улице Сукино Болото. Вот и Свалочное шоссе за Калужской Заставой долгие годы оскорбляло слух и грустным значением, и нередким хулиганским искажением ударения. Его присоединили к улице, возникшей на продолжении шоссе и получившей в 1956 году имя 1-го Академического проезда (на нем тогда уже строилось несколько академических институтов). В 1963 году именно этому проезду был придан ранг улицы и присвоено имя С. И. Вавилова.
Странное «уточнение» было внесено в 1922 году в старомосковское имя Лубковского проезда, восходящее к XVII веку. Это коротенький проулок между Балчугом и Москворецким мостом почему-то решили назвать Лубочным, хотя название Лубковский полнее соответствовало его происхождению – тут изготовляли и складывали лубяные (из лыка) канаты, с помощью которых вязали древние плавучие мосты, в частности, и Живой мост – предшественник нынешнего Москворецкого.
В утвержденных принципах наименования улиц содержится рекомендация избегать претенциозных и преувеличенно оптимистических названий. Адреса – не митинговые плакаты. Достойнее, если они звучат нейтрально. Каково сообщать о панихиде на улице Радости или о несчастном случае на улице Счастья?
К сожалению, и до и после этой рекомендации подобные имена прорастали как бурьян. В решениях о их присвоении обычна формулировка «по желанию жителей», хотя, конечно, никто никаких опросов не проводил (улица Вешних Вод – редкое исключение).
В результате в Новогирееве появились Утренняя улица (1965) и Рассветная аллея (1967), Ясный проезд в Медведкове и Лазоревый в Свиблове (1964), улицы Веселая (1955) и Солнечная (1968) в Ленине-Дачном, а в Косине – Красно-солнечная! Радужная улица в Бабушкине (1965), Весенняя в Краснооктябрьском (1964), а в Люблине Летние улица и проезд (1968). Дай Бог, чтобы и в жизни обитателей этих улиц было столько солнца, безоблачной лазури и радужности.
Но не всегда помогал и оптимизм имен. Уж как обнадеживала во Всехсвятском Бодрая улица! В 1958 году бодрость утроилась: прибавилась номерная 2-я Бодрая, а за ней и Новая Бодрая. Все они не менее бодро были переименованы. Теперь это 3-й Щукинский проезд (чем лучше?) и улицы Академика Курчатова и маршала Василевского. Память о «Бодром Детстве» уступила авторитету атомного академика, будто мало было для увековеченья его памяти большой площади и памятника!
Своеобразными памятниками романтического оптимизма остались многие названия первых лет революции. Таково, например, имя площади Борьбы, бывшей Александровской. За что она удостоилась такого боевого имени, хотя до 1918 года называлась мирно Александровской – по одноименному институту благородных девиц? Оказывается, тут имелись в виду бои красногвардейцев Сущёвско-Марьинского и Бутырского районов с контрреволюционерами в октябре 1917 года. Но ведь без такого пояснения название воспринимается куда более абстрактно – как романтико-героическое прославление борьбы вообще.
Трогательна история переименования в 1919 году пяти Рогожских улиц (тоже кого-то раздражали номерные?). Они получили имена Школьная, Библиотечная, Вековая, Пролетарская и Трудовая. Долгое время в справочниках первые два имени объясняли «по находившимся на них школе и библиотеке». Как живой свидетель, немало походивший в детстве по этим улицам и знавший счет всем школам и библиотекам района, утверждаю, что в течение всех 20-х и 30-х годов на них не было ни школ, ни библиотек. Поняв это, пришлось устранить такое объяснение и из текста «Имен московских улиц» (в первых изданиях книга этим тоже грешила).
В сопоставлении с абстрактно-велеречивыми наименованиями «Вековая» и «Трудовая» можно предположить, что и имена Школьной и Библиотечной употреблены тут тоже как абстрактные символы носителей культуры для трудового народа.
Впрочем, не поспешили ли мы? В № 3 «Московского журнала» за 1991 год В. А. Бессонов пишет, что старый таганский краевед Н. А. Шамин основал именно на 2-й Рогожской библиотеку имени Ключевского, а в 1919 году добился переименования улицы в Библиотечную.
Эту версию следует проверить. Хорошо помню, что уже в 1922 году я был юным абонентом библиотеки Ключевского, которая помещалась на Большой Коммунистической в приличном особнячке. Мог ли ее «предок» ютиться поначалу в халупах 2-й Рогожской?
Голоса природы
Уже в числе принципов, заданных комиссии Сытина, значился учет топографических признаков местности. Хотя эта комиссия и не была увлечена природными названиями, кое-что осуществила и она, например, навела порядок в «неглинных» именах (бывшую Неглинную сделали Манежной, а Неглинный проезд объявили Неглинной улицей). Хорошо, что один из бывших Алексеевских переулков, как повторявшийся, получил имя Копытовский – по соседней речке Копытовке (близ станции метро «Алексеевская»).
Комиссия Сытина оказалась крестной матерью первых Песчаных улиц. В 1922 году, уходя от одноименности, она переименовала Песочную улицу с двумя переулками в соответствующие Песчаные, и это имя оказалось исключительно плодовитым. В 1928 году к Песчаным переулкам (Большому и Малому) прибавили пять номерных; примерно в те же годы была наречена по соседству и Песчаная площадь, а в 1950—1953 годах число Песчаных улиц возросло до семи, и все это не считая еще Новопесчаных. Преобладание песчаного грунта во всей округе служило достаточным основанием для таких наречений. Потом грянула реконструкция. Из всего этого набора уцелели улица, площадь, 3-я улица и два переулка – Малый и один из Песчаных (1-й), оставленный с 1986 года без номера.
Еще один «природоведческий» жест комиссии Сытина. Чтобы имя Лужнецкой улицы в Замоскворечье не дублировало Лужнецкой набережной и переулка в Хамовниках (теперь бы сказали, в Лужниках – здесь в урочище Лужники располагалось село Лужниково, а в прошлом была и Лужнецкая застава с одноименным звеном Камер-Коллежского вала), в 1922 году замоскворецкую Лужнецкую превратили в Лужниковскую по имени старинной (XVII век) дворцовой конюшенной слободы Большие Лужники. В те годы популярность Лужников в пойме Хамовнической излучины Москва-реки была намного меньше, чем теперь, но уже в 50-х годах имя замоскворецкой Лужниковской вызывало недоумение. В 1969 году ее переименовали в честь А.А. Бахрушина, создателя Театрального музея, для которого он в конце этой улицы построил особняк. Музею в 1918 году было присвоено его имя – только тут фамилии щедрых благотворителей Бахрушиных наконец улыбнулась судьба.
Были в «природных» решениях комиссии и странности. Островскую набережную Яузы, имя которой напоминало о существовании у ее устья небольшого островка – чем не «топографический признак»? – переименовали в Подгорную, топографически, конечно, тоже звучащую, ибо проходила «под горой (под Швивой Горкой). Теперь на этой набережной остался единственный дом – высотный «Котельнический».
А в 1954 году почему-то решили расстаться с Кожевнической набережной на противоположном берегу Москва-реки и с несколькими Островскими переулками. В их названиях звучала связь с островками между двумя рукавами Водоотводного канала и рекой, но их переименовали в Шлюзовые – в память о существовавших тут с 1835-го по 1937 год шлюзах.
По пойменному лугу речки Кашёнки, притока Яузы, в Останкине назвали Кашёнкиным Лугом бывшую улицу Панин Луг – в ее имени звучала фамилия землевладельца. Комиссия об этой мотивировке сама сообщила в печати, но позже появились и другие версии – что речка была не Кашёнка, а Каменка, а что Кашенкин был тоже землевладельцем. Позже это имя, чье бы оно ни было, перенесли с застроенной прежней на вновь возникшую улицу (1965).
Вот, пожалуй, и все «природоведческие» вклады сытинской комиссии в московские имена. Их дальнейший обзор удобнее вести по отдельным компонентам ландшафта – рельеф, грунты, реки с озерами, живая природа (растительность, животный мир). В заключение надо будет сказать и об именах, отражающих целостные природные комплексы – ландшафтные урочища.
Уже в дореволюционной топонимии Москвы была неплохо отражена природа ее «колокольного семихолмия». О приречных кручах говорили имена Крутицких набережной, улицы, переулков и Крутицкого Вала; Вражских переулков у Помётного Вражка, Мухиной Горы у Ростовской набережной; о возвышенностях – Соколиная Гора за Лефортовом, Церковная Горка в Черкизове.
В 1958 году живописность рельефа дала повод назвать Живописной всю улицу, протянувшуюся вдоль высокого берега Москва-реки к югу от Щукина до Карамышевской набережной. В 1985-м Москву украсило имя Хорошёвская Горка, а в 1982-м – Бусиновская Горка (только так удалось сохранить в списках имя исчезнувшей деревни Бусиново). По возвышенности, которую занимала деревня Новинки, одну из улиц в 1966 году назвали попросту Высокой, а пересеченный рельеф Крылатского вдохновил в 1982-м на такое необычное имя, как улица Крылатские Холмы! С учетом не меньшей пересеченности поверхности улицу Ленинская Слободка (1930), которую легко путали с Ленинской Слободой, в 1958 году переименовали в Нагорные бульвар и проезд. В 40-х годах бывшее Катуаровское шоссе у Нижних Котлов, связанное с именем кирпичного заводчика Катуара, удачно назвали Нагорной улицей.
А вот судьба еще одного «нагорного» имени. В 1985 году к Москве была присоединена деревня Куркино и живописный по своему беспокойному рельефу парк бывшего дома старых большевиков, называвшегося «Нагорное»; тогда и улицу вдоль дороги к этому парку руководство района было склонно назвать Нагорной. В исполкоме Моссовета этому воспротивились – возникал дубляж с упомянутыми Нагорными на юге Москвы. По созвучию и смысловой аналогии улицу назвали в 1986 году Новогорской, а на новейших картах и сам дом отдыха обозначен Новогорск! А в Митине в 1992 году появился переулок Царикова Гора (по возвышенности).
Береговой еще в прошлом веке назвали улицу в Тушине, проходящую по берегу Сходни, а в 1958-м ей зачем-то добавили дублера в Филях – Береговой проезд над берегом Москва-реки. Улицы по берегам какала перед Химкинским водохранилищем названы Право- и Левобережной, вторая из них одноименна с соседней железнодорожной платформой.
Невразумительно звучат названия Берегового проезда в Филях, перпендикулярного берегу реки, и тут же – Заречной улицы (для кого-то она за рекой, а кому-то и перед оной!).
По берегам каналов в Тушине – главного волго-московского и деривационного – получили в 60-х годах «лобовые» имена Большая и Малая Набережные улицы, а близ Ленинградского моста через канал – Прибрежный проезд.
В геоморфологии известно явление, когда петляющая извилинами река так размывает крутые берега излучин (меандров), что дуги соседних петель сближаются и способны даже прорвать разделяющую их шейку. После этого река устремляется в прорыв, а покинутая часть излучины остается в виде пойменного озера-старицы. Такой прорыв шейки меандра когда-то произошел и на Москва-реке за Люблином, где поэтому возникло и собственное имя у прорванного участка – Перерва. Позже так стали называть и поселок, и железнодорожную платформу. В 1967 году Перервой была названа бывшая улица Володарского в Люблине. При новой застройке улица исчезла, но в Люблинском районе дорожили этим оригинальным названием и в 1980-м присвоили его новой улице Перерва в соседнем Марьине.
Грунты Москвы – и они просвечивают в ее именах. Прежде всего это, конечно, пески и глины.
О глинистых грунтах, образующих немалую часть фундамента города, говорили имена Глинистого переулка у проспекта Мира и урочищ Глинищи, одно из которых дало название Спасоглинищевским переулкам близ Варварских и Ильинских Ворот, другое – Глинищевскому у Страстной площади. Напротив, не отсутствие ли глин, подчеркнутое в самом названии речки Неглинной, отражало преобладание песчаных наносов в ее долине?[4]
Их обилие, вполне естественное для обширных москворецких террас, принесло немало песка и в названия. Его хватило на целый район Песчаных и Новопесчаных улиц, на Спасопесковские и Николопесковские имена близ Арбата. У станции метро «Сокольники» с прошлого века существует Песочный переулок.
Много ли в московских именах собственно «речного»? Прежде всего это, конечно, главная артерия столицы, сама Москва-река, имя которой старые москвичи не только произносят с ударением на «ва», но и не склоняют. В стихах Эммануила Германа о Москве, «лента Москва-реки» даже рифмуется со словом «букварики».
Упоминание реки, как общепонятного ориентира, проявилось уже в самом первом естественно возникшем «районированьи» – адрес «Замоскворечье» не требовал пояснений, как, впрочем, и Заяузье, обозначавшее левобережье Яузы, и Занеглименье – земли за речкой Неглинной, если смотреть от Кремля. Замоскворецким звался и один из шести административных районов столицы в 20-е годы. Когда его понадобилось разукрупнить, напоминанием о нем остался Москворецкий район. Но широкое понятие «Замоскворечье» продолжает существовать и лишенное управленческого смысла.
Трудно сказать, когда, но еще в глухую старину была названа Москворецкой улица, ведшая от Красной площади к реке по-за храмом Василия Блаженного. Она открывалась к плавучему Живому мосту, который в XVI и XVII веках соединял ее с Балчугом. Когда этот и вправду живой, связанный из шевелящихся жердей, мост уступил место постоянному деревянному, стали и мост называть Москворецким.
В 1870 году деревянный мост сгорел, и на его месте двумя годами позже построили уже на каменных опорах металлический, унаследовавший прежнее имя. Через Водоотводный канал с Балчуга к Пятницкой соорудили Чугунный мост (с чугунными перилами), существующий поныне. В 1938 году с приходом воды из волго-московского канала все мосты пришлось заменять на более высоко поднятые. Тогда были построены современные Большой и Малый Москворецкие мосты, выводящие с Красной площади прямо на Большую Ордынку. Малый мост пересек Водоотводный канал рядом с Чугунным. Но еще в позапрошлом веке (в 1795 году) старый деревянный мост дал имя и прилегавшей к нему Москворецкой набережной.
Когда в Москву влилось древнее Коломенское, в нем обнаружился двойник Москворецкой улицы – в 1966 году его устранили и дали ей имя еще более древнего памятника – Дьякова Городища.
Наконец, еще одно название обязано Москва-реке: близ ее пересечения с железной дорогой Курского направления возникли платформа Москворечье и образовавшийся возле нее поселок с тем же именем. В 1981 году появилась и улица Москворечье, унаследовавшая имя поселка.
В именах мостов и улиц нашло отражение даже такое географическое понятие, как устье. У впадения Яузы в Москва-реку имя Устьинских получили набережная, проезд и два моста – Большой Устьинский через Москва-реку, Малый – через устьевую часть Яузы.
Имя самой Яузы – главного притока Москва-реки в пределах города – запечатлено в названиях улицы, бульвара и площади Яузских Ворот. К этим именам в 1985 году добавили еще Яузскую аллею в лосиноостровских верховьях реки. Было сочтено, что тут одноименность не страшна – уж очень разномасштабны и разнокачественны объекты. В мае 1993 года имя Яузская продлили в Заяузье, присвоив его и бывшей Интернациональной.
Второй по популярности приток Москва-реки в пределах столицы – конечно, Неглинная. Поэт Владимир Солоухин в сборнике «Северные березы» поэтично рассказал, как «Текла себе река Неглинка» по лесам будущего Подмосковья, какие деревья клонили к ней ветви с берега, пока не впала она в большую реку. «И не ждала б судьба лихая // Речонку с мохом и травой, //Когда бы та река другая // Не оказалась вдруг Москвой», а речка угодила в подземную трубу. «И только улица Неглинка» напомнит вам, что «Когда-то здесь текла река»...
Солоухин чувствовал, что и загнанная под землю, придавленная навалившимся на нее городом речка все-таки жива. Что ей снится? Что, может статься, «Лет миллионов через двадцать // Она переживет Москву» и вернет себе прежний вид...
В 1996 году москвичей утешило сообщение, что эти сроки удалось неправдоподобно сократить. Журналисты объявили, что переделка Манежной площади позволила уже теперь выпустить Неглинку на свободу и будто бы даже в ее прежнее русло! Действительно, со стороны Александровского сада можно видеть, какими серебристыми каскадами вода ниспадает вниз из некоего отверстия, устремляясь в извилистый каньончик, выложенный мозаичной плиткой, как летят в прозрачную воду монетки «на память, чтобы ещё раз сюда вернуться»...
Но увы, в № 22 «Градских вестей», приложенных к «Вечерней Москве» за 20 ноября 1996 года, Юрий Насимович вернул нас с неба на землю.
В очерке «Две Неглинки – натуральная и водопроводная» он рассказал, что в действительности Неглинку никто не освобождал, что она так и течет в трубе, мутная и грязная, и стороне от каньончика, а в него пущена обычная водопроводная, потому и прозрачная вода. Вывод автора: «на поверхности мы видим не речку, а памятник речке. Причем памятник в условной манере».
Печально отсюда выглядит и дальняя Моховая: вид на ее чудесный ансамбль от старого университета до «Националя» перечеркнут стеной торгового центра, взгроможденного на Манежной. С грустью вспомнил свои предложения назвать площадь Российской. Все сделано для того, чтобы стереть даже память о том, какую роль она играла в дни больших парадов, какие митинги на ней бушевали. Но это уже далеко от судеб именословия.
Уже было сказано, как и по праву, и без права имя Неглинной получали в Москве и улицы, и переулки. Но вышележащий отрезок речки нередко назывался еще и Самотёкой, а проточный пруд, через который речка протекала, – Самотёчным. Интересно, что Самотёчным называли и проложенный тут же участок Мытищинского водопровода. Имя Самотёчная унаследовали площадь на Садовом кольце, улица, четыре переулка и примыкающая к площади часть Садового кольца – Садовая-Самотёчная улица.
Еще одно популярное в Москве речное имя – Пресня. С 1908 года и эта речка заключена в трубу, но сохранились пруды перед запрудами, преграждавшими ее течение. Она дала свое имя трем Пресненским улицам, Большой, Средней и Малой, их же короче именовали и просто Преснями. Ныне это улицы Красная Пресня, Заморёнова и Рочдельская. Уцелели и два переулка с речными именами – Пресненский и Новопресненский. Пресненский Вал сохранил свое имя и теперь, а Пресненскую Заставу на пересечении с ним в 1940 году превратили в Краснопресненскую.
О речке Сетуни москвичи больше знали по названию дачного поселка и железнодорожной платформы за Кунцевом, а устье Сетуни, даже не вспомнив ее имени, пересекали перед въездом на Воробьевы горы со стороны Потылихи. Популярность речки возросла с возникновением у ее берегов писательского городка в Переделкине, а затем с включением ее верховьев в состав Москвы со всем Солнцевским районом. Еще в 1952 году по ее имени были названы четыре Сетуньских проезда, к сожалению, с мягким знаком – по правилам русской речи надо бы «Сетунские» (не говорим же «казаньские»). Впрочем, в том же Солнцеве ее приток – ручеек Сетунька – носит это уменьшительное имя явно с мягким знаком!
Заметна среди притоков Москва-реки и речка Сходня. В прошлом по ней поднимались («всходили») суда к Черкизовскому волоку на Клязьму. Но затем первоначальное имя Всходня заменили легче выговариваемой Сходней. В 1964 году в Тушине имя речки получили Сходненские улицы и проезд, а вслед за ними и станция метро «Сходненская». Новопроложенному переулку в Митине в 1996 году тоже не без связи с этим волоком присвоено было имя Волоцкий.
По своему положению близ центра города заслуживает упоминания Сивцев Вражек. Вражком тут называли крутобокую лощину, по которой тек известный с XIV века ручей Сивка. Благоустроители аристократических кварталов между Арбатом и Пречистенкой заключили его в трубу еще в начале XIX века. Сивка впадала в уже упоминавшийся ручей Черторый (Черторой), протекавший вдоль современного Гоголевского бульвара. Этот ручей бурлил в еще более крутом овраге («черт рыл»). Он дал имя урочищу Чертолье, Чертольской слободе XVII века и Чертольской улице – будущей Пречистенке. Напомним, что заботою комиссии Сытина, чтобы сохранить память о Черторые и Чертолье, в 1922 году Чертольским назвали бывший Царицынский переулок у Пречистенских ворот.
Своя известность у ручья и пруда Студенец, которые переняли имя глубокого колодца, славившегося своей ледяной водой. Для многих имя «Студенец» стало названием известной подмосковной дачи с парком (теперь это Краснопресненский «культуры и отдыха»). В 1928 году имя ручья и дачи закрепили в названии Студенецкого переулка, проложенного между Мантулинской улицей и Шмитовским проездом.
Речка Черная – один из истоков Студенца – дала имя слободе Черная Грязь, от нее пошли и Черногрязские улицы, из которых до сих пор цела 2-я Черногрязская. А в Яузу, совсем в другой части Москвы, впадала речка Черногрязка, давно взятая в трубу, – ее имя сохранила Садовая-Черногрязская.
Имя речки Синички продолжает жить в названиях двух Синичкиных улиц (1955) и Синичкина проезда – так в 1986 году назвали часть улицы Новая Дорога, примыкающую к Яузе.
Интересна судьба названий, связанная еще с одним, совсем скромным ручейком – левым притоком Яузы у подножий обрывов, над которыми возвышается Андроньевский монастырь. Этот ручей давно уже взят в трубу. Основатель монастыря митрополит Алексий в 50-е годы XIV века совершил паломничество в Константинополь, где был очарован не только великими византийскими святынями, но и красотой изогнутого залива Золотой Рог. Этот-то священнослужитель и присвоил ручейку у стен основанного им монастыря имя Константинопольской бухты, но в трогательно-ласкательной форме – вот и получился Золотой Рожок! Именно отсюда потом пошли и Золоторожский Вал, и Золоторожская набережная, переулок и улица, которую еще в 1919 году нарекли Бухаринской, а в 1937 году по понятной причине разыменовали. Однако восстановить Золоторожскую не захотели, предпочли историко-революционную Волочаевку.
О других притоках Москва-реки, Яузы и Неглинной напоминают Саринский проезд (по речке Саре у Новоспасского монастыря), Рыбинские улицы (по речке Рыбинке у Сокольнического Вала), Ольховские улица и переулок (по ручью Ольховец и речке Ольховке близ Красносельских улиц), Проточный переулок (по ручью Проток, устремлявшемуся к Москва-реке от Новинского бульвара).
Имена некоторых речек так и просились стать названиями улиц в неизмененном виде. Нам удалось достичь этого, присвоив в 1965 году улице в Борисове имя речки Городянки в ее старомосковском звучании. Имя улицы Городянка заменило собою целые три стандартные клички – Центральную, Южную и Советскую.
Такого же решения заслуживали и притоки Москва-реки – Пехорка, Яузы – Будайка и Чермянка, и приток Сходни – Муравка. Увы, по чисто чиновничьей инерции в документацию были внесены поправки, и вместо старомосковских звучаний имен Будайка, Чермянка, Муравка, Пехорка мы получили улицы и проезды – Чермянские в 1968 году в Медведкове, Будайские в 1973-м в Ростокине, Пехорскую в 1986-м в Косине. Две Муравские улицы, 1-я и 2-я, вместо простых и уютных Муравок получили свои канцелярские имена в 1986 году на землях только что присоединенного к Москве села Рождественно. Зато имя протекавшего в Митине ручья Барышиха стало в 1992 году названием новопроложенной улицы в неизменном виде.
Часть речных имен из списков исчезла. Хапиловскую улицу по речке Хапиловке, притоку Яузы, заменили на две Почтовые, Большую и Малую.
Помню, еще в 60-е годы меня заинтриговало имя маленькой улочки, спускавшейся справа, со стороны Мосфильмовской, к низовьям Сетуни. На планах оно обозначалось Кипятка. Где тут ударение? То ли это родительный падеж от слова «кипяток», улица в честь некоего Кипятка, клуба какого-нибудь, что ли? То ли забавное названьице старомосковского типа просто женского рода? Не поленился и предпринял разведку на месте – совершил как бы топонимическую экспедицию.
Еще был цел обреченный уже на снос хилый поселочек, призванный уступить место будущим посольским кварталам. Прошел по нему и обнаружил реальную улочку с трафаретом на углу дома и с надписями на распахнутых номерных фонариках – «ул. Кипятка». У одного из домов застаю целый трибунал судачащих о чем-то старушек, почтительно здороваюсь.
Спрашиваю, как они называют улочку. Бойко и охотно отвечают: «Кипятка...»
Так, значит, не кипяток в родительном падеже.
— А почему она так называется? Наперебой отвечают:
— А вон же речка у нас Кипятка течет, слышите, как шумит, считаем, что она кипучая.
Драгоценное свидетельство! Делаю сотню шагов в сторону и даже умиляюсь. На дне оврага, скача каскадами и пенясь на порожках, роется клокочущий, действительно словно кипящий, ручей.
— Видали, как кипит? Вот мы его Кипяткой и зовем... Имя это старушки явно считали верно выражающим душу ручья и произносили уважительно, даже с нежностью: – Наша Кипятка.
Застройщики Потылихи и низовьев Сетуни не моргнув расстались и с веселым ручьем, вероятно заточили в трубу, и с его чудесным именем. Пытался убеждать районного архитектора и режиссеров из ГлавАПУ – не хотели и слышать. Посольские кварталы, люкс-комфорт, чудеса западного сервиса – а тут какая-то «кипятка»! Теперь хоть бы какую-нибудь чайную или блинную тут назвали Кипяткой!
Наряду с чисто речными есть еще и как бы приречные имена: Паромная улица в Братееве (к ней примыкает и названная в 1965 году по известным тут родникам Ключевая улица), Причальный проезд у Шелепихинской набережной, Парусный проезд, Лодочная, Флотская и Штурвальная улицы у Химкинского водохранилища, Южнопортовая, Якорная, Судостроительная, Затонная и улица Речников в Нагатине... Да и само бывшее село Нагатино, давшее теперь имя и Нагатинским улице, набережной, бульвару, проездам, не приречного ли происхождения? Самое убедительное объяснение его имени связывают с дорогами «на гати», прокладывавшимися к этому селу по болотистой москворецкой пойме.
Это были имена рек и ручьев – то есть водотоков. Но есть имена и у водоемов. Крупнейшие из них – вроде Химкинского водохранилища или акваторий Южного речного порта породили только прибрежные имена, типа Набережных, Причальных, Судостроительных... Но вплетены в уличную сеть Москвы и имена природных озер. Так, существование озер, преимущественно пойменных, зафиксировалось в имени урочища Озерки, породившем впоследствии Озерковские набережную и переулки (из них уцелел один, бывший 1-й, 2-й же исчез в 1960-е годы).
Упразднение Каскадной улицы в реконструированном Кускове позволило перенести ее имя в присоединенное к Москве Косино с его каскадом озер и прудов, заменив повторявшиеся названия Полевой и Кожуховской улиц. Одну из улиц, примыкавших к Косинским озерам, называли Заозерной еще до присоединения Косина к Москве.
Косинские озера известны в науке как база многолетних гидробиологических исследований на располагавшейся здесь научной станции, в 1908 году биологической, в 1930—1940 годы – лимнологической (озероведческой). И озера, и станция были достойны куда более почетного, отражения в именах, быть бы им гордостью всего Косина, но дело ограничилось только улицей Черное Озеро – по имени одного из озер.
По соседнему озеру из бывшей повторявшейся Озерной в 1986 году возникла Приозерная улица в химкинском Черкизове.
Не всем «озерным» именам следует верить. Есть случаи, когда «озерами» были сочтены явные пруды. Так, в 1961 году пруды, образованные запрудами на речке Очаковке, дали основание даже улицу громко назвать Озерной!
На грани между речными и прудовыми именами оказались нареченные в 1922 году 1-й и 2-й Вышеславцевы переулки близ Сущёвского Вала. Они прежде именовались Неглинными – по верховьям этой речки – и подлежали замене как повторявшиеся. Но их речные имена решили заменить на прудовые – по Вышеславцевым прудам, находившимся здесь в XVIII веке.
В нескольких случаях само слово «пруды» удостоилось включения в имена.
Можно себе представить, насколько был загажен отходами мясных лавок с соседней Мясницкой пруд, чтобы заслужить даже имя Поганый! В 1703 году его капитально очистили и, сами удивившись достигнутой чистоте воды, переименовали в Чистый. А дальше неписаные законы разговорной речи превратили имя этого пруда, единственного во всей округе, в множественное «Чистые пруды», причем это имя приросло и к прилегающему району. Его же унаследовал и проложенный здесь в 1830-х годах Чистопрудный бульвар, включивший акваторию пруда в свои пределы. Сегодня эти «Чистые пруды» летом – место катанья на лодках, зимой – веселый каток, радость конькобежцев. Имя «Чистые Пруды» с 1990 года носит и станция метро, бывшая «Кировская».
Борисовские пруды стали с 1964 года именем улицы, объединившей бывшие Заводскую, Московскую и Братеевское шоссе. Их имя связано с селом Борисовом и другими свидетельствами памяти о Борисе Годунове. Один из прудов и теперь именуется Цареборисовским!
В 1984 году была наречена улица Воронцовские Пруды. Попутно с именем прудов тут осталось звучать и название села Воронцова без опасения, что имя будет дублировать Воронцовскую улицу Таганки. В том же году с присоединением к Москве города Солнцево во временные списки вошли сразу 17 Прудных улиц, названных по существующему там пруду (к 1997 году уцелело две).
Назовем имена Краснопрудных – улицы, переулка, тупиков, трех Напрудных улиц и переулка в Бабушкине и переулка южнее Рижского вокзала, Прудовых – проезда в Останкине и улицы в поселке Мещёрском, Трёхпрудного переулка (по былым прудам Козьего болота) близ Патриарших. С дореволюционных лет на востоке Москвы, близ теперешней станции метро «Авиамоторная», существует улица с милейшим названием Пруд-Ключики – пруд, расположенный неподалеку от нее, был образован запрудой на речке Нищенке...
* * *
А сколько имен вплела в их московскую сеть живая природа! Правда, меньше, чем можно было бы ожидать. Многие из них несли за собой просто собственные имена садов и парков. Александровский сад... Несчетные Измайловские и улицы Измайловского Зверинца... Нескучная набережная – в ней только имя сада... А у аллей Петровского парка вовсе неприродные имена вроде Театральной...
Во многих названиях прозаически закреплены просто типы зеленых насаждений – Парковые улицы, Садовое кольцо с его отдельными звеньями – Садовыми. Целый район Замоскворечья между Балчугом и Краснохолмскими мостами звали Садовниками по государеву саду XV—XVII веков и слободе садовников. Его главную ось – Садовническую улицу – с 1939 по 1993 годы уступали под имя жившей тут героини-летчицы Полины Осипенко, а Садовническая набережная уцелела с конца прошлого века. Зато вместе с другими пригородами в Москву припожаловала деревушка Садовники близ Нагатина. Чтобы ее не забыть, пришлось в 1964 году присвоить это имя улице – получилась улица Садовники совсем не в старомосковских Садовниках!
Именем старинного урочища Старые Сады, известного с XIV века, в 1922 году заменили многократно повторявшееся имя Космодамианского переулка на Старосадский, опираясь на сведенья о процветавших тут в XV—XVI столетиях великокняжеских садах Ивана Третьего. В 1924 году вспомнили о яблоневом саде XIX века, давшем название Яблонному переулку, и вернули его, чтобы заменить звучащий по-церковному Сергиево-Яковлевский – подумаешь, какой-то благотворитель Яковлев пекся о бедных... О былых садах напоминает Вишнёвая улица в Тушине.
Для некоторых улиц, по своему благоустройству не вполне «тянувших» на чин столичного бульвара, упоминание о зелени вводили в самое имя улицы – так с конца прошлого века была названа ведшая к бойням в Калитниках Мясная-Бульварная, ставшая с 1952 года улицей Талалихина.
Речка Неглинная до своего заточения под землю протекала сквозь отверстие в стене у привратной башни Белого города. Эту дыру сначала и называли Трубой, почему и Цветочную площадь, на которой традиционно существовал цветочный (впоследствии птичий) рынок, стали называть Трубной. Позже имя «Трубная» связали только с подземной трубой, в которую была отведена вся речка. Поперву же над ее прежним руслом возник Трубный бульвар, но у него судьба оказалась противоположной: имя Трубной площади встало на месте Цветочной, а Трубный бульвар, наоборот, был в 1851 году переименован в Цветной – сюда перенесли с Театральной площади магазины, торговавшие цветами.
Были названия, выражавшие озелененность «вообще», без указания пород деревьев или сортов цветов. В 40-е годы получил свое имя Зеленый проспект в еще не входившем в Москву Новогирееве. Имя давно исчезнувшей Марьиной Рощи (урочища, известного под этим названием с XIV века, хотя и в более поздние времена появлялись влиятельные Марьи, которым приписывалось первенство обладания этим именем) унаследовано было обширным городским районом, множеством улиц и проездов, где никакими зелеными рощами давно не пахнет.
Не оставила памяти в названиях улиц обширная Анненгофская роща за Лефортовом, сметенная страшным ураганом в 1904 году, но сохранилась память о некоторых других: улица Ермакова Роща существует у Тестовского поселка, улица Тюфелева Роща – близ станции метро «Автозаводская»; упразднена улица Зеленые Горы близ Варшавского шоссе, исчезли и помнившие о ней два Зеленогорских переулка. Имя Орловой рощи, существовавшей в XVIII—XIX веках близ Серпуховского Вала, в названия улиц не вошло, но о самой роще напоминают с 1929 года уцелевшие тут, хотя и не полным счетом, Рощинские улицы и проезды.
Летней и осенней окраской листвы деревьев обосновывали хозяева Бабушкинского района предложение «от имени жителей» назвать две соседние улицы Изумрудной и Янтарной, как бы уподобляя эту красоту драгоценным камням. Приходилось слышать оценку таких имен как слащавых и преувеличенно хвалебных. Тот же упрек раздавался и в адрес Малахитовой улицы, тоже «самоцветной». Но тут повод сложнее. В «кусте» уральских названий, естественном для северо-востока Москвы, звучит имя уральского сказочника Бажова. В память об одном из лучших его сказов – «Малахитовой шкатулке» и названа пересекающая улицу Бажова Малахитовая – тут само имя обязывает поддерживать ее озелененность.
Большинство Лесных, Леснорядских и тому подобных названий связано было уже не с лесными урочищами, а чаще со складами или с предприятиями по торговле лесом и переработке лесоматериалов. Но были и исключения. Так, улица Старый Гай в Новогирееве сохранила перенесенное сюда в 1970 году название проезда с таким украинским именем, которое он получил за соседство с еще существовавшим тут в XVIII веке лесом (по-украински – гаем). Занесли его под Москву, видимо, украинские крестьяне, переселенные в Кусково графом Шереметевым.
Среди отдельных пород деревьев в списках московских имен царствует сосна – то прямо, то косвенно. О сосновом боре говорит прежде всего Боровицкий холм Кремля, название которого закреплено в Боровицких воротах с одноименной башней, в имени площади перед нею, а теперь даже в станции метро «Боровицкая». Один из боров удостоился драгоценного имени – Серебряный! А близ Госпитального Вала с начала века существует Боровая улица.
Сосновые леса нередко назывались краснолесьем. В 1928 году в сосновом бору был выстроен уже внутригородской поселок с именем соснового урочища Красная Горка. Теперь о нем напоминают четыре Красногорских проезда, у Волоколамского шоссе, к соседнему городу Красногорску, таким образом, не имеющие отношения.
Нет единого мнения, чему обязаны в Москве краснохолмские имена (набережной, улиц, двух мостов), – красоте высокого и крутосклонного левобережья Москва-реки (ведь слово «красный» часто служило поэтичным синонимом красивого) или сосновому бору, покрывавшему и этот Красный холм. Но даже одно из звеньев Садового кольца – Краснохолмскую улицу – в 1922 году переименовали в Народную, не поглядев на ее красный цвет, – были уверены, что в нем нет политического оттенка.
Улица Красная Сосна у Ярославского шоссе уже упоминалась.
Есть тоже названные просто Сосновыми – аллея в Покровском-Глебове и улица, получившая такое имя в 1956 году, вместо повторявшейся Южной, близ площади Академика Курчатова.
Другому нашему хвойному – ели – в московских уличных святцах не повезло – ничего елового, или хотя бы елочного, в них не оказалось.
Зато хоть и в одном месте, но достойно отмечено в Москве третье наше хвойное дерево – лиственница. Напомним, что великолепную аллею из сибирских лиственниц, обнявшую с обеих сторон Петровский проспект в тогдашнем Петровско-Разумовском, в 20-х годах переименовали в Лиственничную. Местные жители, не очень разбираясь во флоре, до сих пор ухитряются называть ее Лиственной. В начале 30-х годов, когда я учился в Тимирязевке, так ошибались не только студенты, но и преподаватели, а профессор ботаники Талиев и тех и других за это срамил...
Обзор настоящих лиственных дерев естественно начать с их патриарха – дуба. В Останкине есть улица Дубовой Рощи. В 1967 году обрела имя улица Дубки на путях к Тимирязевке – она переняла его у существовавшего тут парка. Дубравы (дубровы) вошли и в имена Дубровских улиц и проезда, унаследованные еще от Дубровской монастырской слободы XVII века и ее преемницы – деревеньки Дубровки. Сегодня из трех Дубровских улиц уцелели две, а пять переулков с этим именем вовсе исчезли при новой застройке. Теперь Дубровкой названа и новая станция метро. Большой новопроложенной улице в Митине в 1992 году присвоено имя Дубравная.
Неожиданно мало в именах московских улиц «березового». В списке значится одна Березовая аллея, обретшая это имя в 1958 году «по характеру ее озеленения». То же и с липой – сегодня о ней напоминает только Липовая аллея в Петровском парке. Кленовый бульвар в Нагатине назвали в 1964 году с учетом «проектировавшихся тут посадок различных видов клена» – каюсь, поленился и не проверил на местности, как выполнено это намеренье. Так же не уверен, метко ли предложили в 1964 году жители Бабушкина назвать свою улицу Ивовой.
Ольха в московских именах звучит лишь опосредствованно: Ольховским улице, переулкам и тупику имя дали поросшие ольхами берега речки Ольховки и ее притока – ручья Ольховец. Заметнее входила в сеть имен елоха – одно из народных названий ольхи. По сельцу Елох и возникшей в XVII веке Елоховской дворцовой слободе Елоховскими были названы и площадь, и улица (с 1918 года Спартаковская), а с 1922-го и проезд, бывший Богоявленский, фактически сохраняющий второе, широко бытующее имя Богоявленского кафедрального собора.
В 1960 году в районе Парковых улиц появился Сиреневый бульвар. Инициаторов этого названия напрасно упрекали в сентиментальности – тут по соседству расположен сиреневый питомник, и тогда же планировалось «утопить в сирени» весь бульвар. Спросим у его обитателей, насколько это осуществилось.
В 1965 году повторявшееся имя улицы Дружбы в Бабушкине заменили на Вересковую – не потому, что на этой улице мог бы расти вереск, а просто по имени растения, типичного для северной флоры, которому не грех звучать и на севере Москвы.
По ягодным плантациям совхоза «Загорье» получила в 1964 году свое имя Ягодная улица. В Кунцеве повторявшуюся Мичуринскую заменили в 1966-м «по характеру озеленения» на Тюльпанную. Не проверил, не по цветочному ли хозяйству она была и Мичуринской...
По прежним и в расчете на создание будущих теплиц назвали Оранжерейной улицу в Косине.
С одним из «флористических» имен вышел конфуз. Рядом с Загорьевским дендрарием в Бирюлеве в 1964 году была полноправно названа Ясеневой улица, примыкавшая к посадкам ясеня. При новой застройке Загорья она была упразднена, но ее имя, к сожалению, облюбовали соседи из Красногвардейского района и предложили назвать Ясеневой же одну из улиц в Орехове-Борисове, где никакими ясенями и не пахло. Не помню, почему наша комиссия согласилась с этим предложением, явно позабыв, что на юге Москвы существует старинное село Ясенево, уже становившееся тогда объектом новой застройки. Ясно, что это имя следовало приберечь для одной из главных улиц в обновленном Ясеневе – именно тут должна бы появиться Ясеневая или Ясеневская. Когда же это обнаружилось, было уже поздно. В Ясеневе пришлось возвышать в ранге Новоясеневский проспект. Заблудившееся в Орехове-Борисове имя путает москвичей, даже таксистов. Уже сколько раз, получив заказ на Ясеневую, они привозили недоумевающих пассажиров за несколько километров от Орехова-Борисова в Ясенево!
Еще один ботанический конфуз произошел с Ореховыми проездом и бульваром. Вообразишь, что они озеленены орешником? Нет, эти имена механически перенесены сюда с упраздненной Ореховой улицы соседнего Бирюлева, которая примыкала к существующим и поныне ореховым насаждениям Загорьевского дендропарка. А тут имя привязали к бывшей деревне, а еще ранее – пустоши Орехово!
* * *
Другую сторону живой природы – наличие в ней всяческой шевелящейся живности – московское именословие не очень жаловало – в него попадали сравнительно случайно лишь отдельные звери и птицы. Так, непонятно откуда повел свое имя Медвежий переулок у Никитских Ворот. Совсем не удостоились упоминания такие вполне московские и подмосковные животные, как белки, зайцы, голуби... А некоторые (волки, соболи, глухари, воробьи, сороки) упоминаются только в составе фамилий – то домовладельцев, то космонавта...
Громко звучат в московских именах объекты царских охот – лоси и олени. О них прежде всего говорит огромный лесной массив Лосиного Острова – ныне природный национальный парк, с сопутствующими названиями Лосиноостровская и Лосевская улицы. Дачный поселок Лосиноостровская, превращенный в 1925 году в город Лосиноостровск, носил это имя до 1939 года, когда был переименован в память полярного летчика Бабушкина. Но у железнодорожников по-прежнему существуют станция Лосиноостровская и платформа Лось. По старинной (XVII в.) слободе царских ловчих в 1913 году получила имя Охотничья улица в Сокольниках.
Не требует пояснений имя Оленьей рощи в восточной части Сокольников. В прошлом веке это же имя получили две Оленьи улицы, Большая и Малая, Оленьи проезд, переулки (из них цел один) и улица Олений Вал – звено бывшего Камер-Коллежского.
Была в Москве Воронья улица – не по обилию ворон заслужившая такое имя. Она унаследовала его от Вороньей слободки Андроньевского монастыря, но улицу уже в 1919 году прижизненно переименовали в честь Ленина, выбрав для этого один из его литературных псевдонимов («К. Тулин «), – так из Вороньей получилась Тулинская улица. С апреля 1992 года именно она стала улицей Сергия Радонежского.
Трогательную память о себе оставил участвовавший некоторое время в комиссии по улицам в качестве представителя писательской организации (после кончины С. В. Евгенова и ухода Е. А. Долматовского) Иван Спиридонович Рахилло. Он тщетно пытался склонить комиссию к применению вольных, никак не мотивированных и как бы самозарождающихся имен; среди них были такие, как «Снегурочка», «Иван-да-Марья». Особенно же часто он настаивал, чтобы хоть одну из улиц в бывших пригородах Москвы мы назвали «Дрозды». У большинства коллег он согласия не получил, но мы и после кончины писателя-летчика не раз возвращались к его мечте и задумывались, а не назвать ли все-таки одну из улиц Дроздами!
А как обстоит дело с животными домашними или хотя бы одомашненными? Собаки, лошади, коровы, пчелы – это ведь тоже живая природа.
Беззастенчивая перестройка района Нового Арбата, не поперхнувшись, проглотила уютную Собачью площадку – один из интереснейших центров интеллектуальной жизни столицы.
Среди названий по домашним друзьям были и другие утраты. Особенно досталось почему-то коровам. Корчевали и Коровий Брод, и Коровий Вал, и Коровьи переулки. Не действовали никакие доводы, что ни коровьим молоком, ни коровьим маслом переименователи не брезгуют, а коровьих имен застеснялись, даже не понимая, как постыдно такое барство. Уцелела почему-то только Воловья улица близ боен в Калитниках. Неужели там забивали или перегоняли одних волов? Впрочем, целы одна из Скотопрогонных (2-я) в Калитниках и тоже 2-я Прогонная в Богородском, в имени которой скот только подразумевается.
Еще один наш четвероногий друг – лошадь – отражен в московских именах очень однобоко, преимущественно в связи с конными рынками и конным спортом.
Обширную Конную площадь в Замоскворечье с незапамятных времен занимали то перемежающиеся конные ярмарки, то более постоянно действующий конный рынок. На одном из планов Москвы в середине прошлого столетия на месте старой конной ярмарки названа «площадь, бывшая конской скачкой».
С 1911 года Конный рынок перевели отсюда в Калитники, где поэтому возникла Новоконная площадь. На месте старого рынка доныне существует Конный переулок, названный так еще в 1910 году.
Опосредствованно о лошадях напоминают и другие имена, в частности, Старо- и Новоконюшенный переулки, унаследовавшие их от царских конюшенных слобод, и Конюшковская улица (были еще тут и переулки – Большой и Малый Конюшки). В их именах тоже память о конюшенном дворе, но не о царском, а о патриаршем.
С конюшнями Скакового общества близ Ленинградского проспекта связано еще прошловековое имя Скаковой улицы. По Московскому ипподрому тогда же были названы Беговые аллея и улица. В 1952 году в Беговые проезды зачем-то переименовали два Шелепихинских, из которых уцелел один 2-й, но в 1985 году его лишили «некомплектного» номера – теперь это просто Беговой проезд.
Есть ли что в московских именах «рыбное», точнее, живорыбное? (Рыбный переулок в Китай-Городе помнит про торговый ряд, где торговали рыбой, все Щукинские названия – от фамилий.) Оказывается, все же есть – это две улицы Мнёвники – просто Мнёвники и Нижние Мнёвники, унаследовавшие названия двух подмосковных сел. Мнёвниками называли рыбаков, поставлявших к царскому столу налимов, высший сорт которых – мень – шел на приготовление особенно вкусной мнёвой ухи.
Среди домашних птиц ни одна не заняла заметного места в списках московских имен (не принимать же всерьез Курятных – был такой синоним у Троицких ворот Кремля). Однако по-своему трогательно звучит имя Лебяжьего переулка у Большого Каменного моста. Тут перед приустьевой запрудой речки Неглинной находился Лебяжий двор, где разводили лебедей для царского стола!
Другим, скорее одомашненным, чем домашним, видом птиц были охотничьи ловчие – соколы, кречеты. О соколах в московских именах можно писать целую поэму. Главная тема тут, конечно, Сокольники. Начиналась их слава с Сокольничьей рощи для царских охот и с Сокольничьего же поля – плаца для обучения ловчих птиц (лишь позже и для военных учений). Потом появилась и слободка, где ловчие и егеря проживали. С прошлого века уцелела даже улица Сокольническая Слободка, а в память о егермейстерском потешном соколином дворе в 1913 году была названа Егерская улица. Далее возникли двенадцать Сокольнических улиц (осталось пять), переулок, площадь и Сокольнический Вал с Заставой (ее недавно по недоразумению «отменили» – предстоит еще бороться за водворение ее имени на место).
Уникальным примером увековеченья оказались улицы Ширяево Поле и две Ширяевские, Большая и Малая. Они унаследовали имя урочища – Ширяева поля, где шло обучение ловчих птиц, а бывали даже футбольные матчи (именно здесь в 1896 году впервые видели футбол москвичи). Но забавнее другое: поле, а за ним и улицы были названы так по кличке, которую носил погибший тут любимый сокол царя Алексея Михайловича – Ширяй. Не в персональный ли «пантеон» перенести птичье имя?
Такие же нужды царских охот, но в Измайловском лесу, обслуживал еще один потешный соколиный двор, давший имя Соколиной Горе. Впоследствии тут появился десяток улиц с этим названием (уцелело пять).
Многие считают соколиным, в смысле «птичьим», именем и Сокол – его носит поселок художников в районе бывшего села Всехсвятского, а за ним это же имя получила и станция метро. Известно, что «гордыми соколами Родины» в 30-е годы стали называть летчиков. Поселок оказался на одной оси с другими авиафирмами – аэровокзалом, аэропортом, военно-воздушной академией, Тушинским и Ходынским аэродромами. Так и имя «Сокол» автоматически связалось с чем-то самолетным. А начало этому имени положил здесь просто человек по фамилии Сокол, он первым построил на пустоши дом, ставший ориентиром: – «Где?» – «У Сокола». Это-то название и перенял поселок художников...
Однако есть и другая версия, не исключающая первой и могущая с ней сосуществовать. В начале НЭПа (примерно в 1921 году) в Сокольниках возник кооператив рабочих завода «Изолятор», привлекший в свой состав художников, ученых, учителей и других интеллигентов, а для штампа на деловых бумагах использовал в качестве «марки фирмы» изображение сокола, как символа Сокольников. Когда идея строить дачи в Сокольниках почему-то отпала, художникам был предложен участок за Всехсвятским, куда они с 1923 года и переместили свои хлопоты, не сменив, однако, изображения сокола на «гербе». Значит, мог и рисунок птицы способствовать утверждению имени Сокол. В 1928 году в уже готовом поселке улицы получили имена русских художников.
Орлиных и львиных среди московских имен не нашлось, а вот Соловьиный проезд возник совсем недавно и неожиданно. Жители Ясенева близ опушки Битцевского лесопарка прямо через окна слушают соловьиное пение. Кто-то из утверждавших усомнился – не сентиментально ли? Но проезд существует, и соловьи поют!
Раз уже речь заходила об одомашненной живности, упомянем еще и беспозвоночную. О ее существовании в Москве напоминает имя Пасечной улицы в районе Тимирязевки.
* * *
К рангу комплексных урочищ удобнее всего отнести названия таких природных и «полуприродных» местностей, как многочисленные «поля» (Ямское, Ширяево, Перово, Воронцово, Ходынское). Воронцово поле перешло в название улицы, которой потом присваивали имя Обуха. (Теперь имя с «Полем» возвращено). О Ширяевом поле речь уже шла. Улиц Ямского Поля, возникших на полях Тверской ямской слободы, насчитывалось пять, из них сохранили номера три – 2-я, 3-я и 5-я. Четыре проезда Перова Поля образовались после застройки полей, примыкавших к бывшему подмосковному городу Перово. Ходынское поле в одной части продолжает служить внутригородским аэродромом и хранит память о трагической давке на «Ходынке» в дни царской коронации 1896 года, а в другой – ушло под застройку в сущности нового города, под названием Октябрьское Поле. Многочисленные номерные улицы этого Поля теперь названы именами военачальников.
Дербенёвские улица и набережная запечатлели в своих названиях старорусское слово дерба (дербина) – то ли оно означало кочковатое лесное болото или пустошь со срезанной дерниной, то ли прежде звучало как дерби и позже превратилось в дебри. Из нескольких названий, связанных с луговым пойменным урочищем Лужники, сохранились имена Лужнецких набережной и проезда, а теперь его имя унаследовано известным спортивным комплексом.
Забавно обоснование имени Напольного проезда. Сначала в Ивановском, на восточной окраине Москвы, возникла Напольная улица на месте бывшей Советской, когда-то проложенной «на полях» села Ивановского. При новой застройке улица исчезла, но ее именем так дорожили, что перенесли его на новопроложенный проезд в Новогирееве.
Имя старинного урочища Хомутовка в 1922 году придали Хомутовскому тупику, перечеркнув прежнее имя домовладельца Хлудова.
По безлесному урочищу Голики получил свое имя Голиковский переулок близ Пятницкой. Урочище Бережки дало имя Бережковской набережной, как и Садовники – Садовнической.
Неплохо прозвучало, отражая тогдашнюю топографическую ситуацию (1942), имя Открытого шоссе, ведшего как бы в никуда, а в действительности – в сторону Лосиного Острова.
Голоса пространства
Обзор имен «флористических» и «фаунистических» был краток по малочисленности примеров, пересчитанных чуть ли не поштучно. Зато природа подарила городу великое множество имен географических, «пространственных», содержащих то названия гор, рек, островов и полуостровов нашей страны, то ее республик и природных регионов, а также уйму имен городов и даже особо известных поселков... Тут уж обоснования каждому имени – за что удостоено места в столице – не приведешь. Но хотя бы по группам имен такую их географию дать небезынтересно.
Впрочем, пространство звучит во многих именах не только географически, но и как бы геометрически, даже стереометрически.
Размеры улиц отражались в названиях Долгого переулка (ныне улица Бурденко) и в одном из имен улицы Льва Толстого (Долгий Хамовнический переулок), медведковской Широкой улицы, сложная конфигурация – в именах Извилистой улицы в верховьях Яузы и Плетешковского переулка у метро «Бауманская», Дуговой и Радиальных улиц в Царицыне.
У Веерной улицы в Матвеевском – веерообразно размещены здания. Окружная улица окружает квартал жилых домов рабочих Тушинской чулочной фабрики. Глубокий переулок у Краснопресненской набережной помнит, что был тупиком, глубоко вдававшимся в застройку. По географическому положению обретали имена Окраинные улицы в солнцевском Сукове. В имени Левого тупика не ищите ни политики, ни криминогенных жестов «сбыть налево « – просто лежит тупичок влево от улицы Войтовича (а откуда глядя «влево»?). Дублер Варшавского шоссе – Дорожная улица с 1-м и 3-м проездами были когда-то так неизобретательно названы – миримся. От метро «Текстильщики» через Люблино и Перерву протянулась длиннющая Шоссейная улица – тоже терпим. К югу от товарной станции Москвы Товарной-Павелецкой рельсовое полотно сопровождает Железнодорожный проезд, у моста через Сходню в Тушине приютился тупичок – тоже Железнодорожный. Окружной проезд вытянут на многие километры вдоль Малого кольца Окружной железной дороги между Открытым шоссе и Соколиной Горой. Близ Ховрина были Путевая улица, в Бескудникове – Путевой проезд. В Новотушине скучились Лево-, Право- и Новолинейная улицы. А как поэтично было имя Путинки – по Путевому посольскому двору у развилки путей на Тверь и Дмитров. Об этом помнит Малый Путинковский переулок, близ Пушкинской площади.
Поимеем в виду, что почти вся эта «географизация» московского именословия происходила в годы, когда и сомнений не возникало в «нерушимости Союза» пятнадцати республик. Москве было вполне к лицу отражать и в названиях ее исторически сложившиеся и, казалось, нерасторжимые связи с территориями, угодившими теперь под понятие «ближнее зарубежье».
Свою главную географическую книгу я озаглавил «Природа моей страны» и не считаю ее надгробной плитой на былом единстве России. Но какова бы ни была дальнейшая судьба бывшей и будущей страны, или некоего содружества стран (хорошо бы – не совражества!), московское именословие с его сегодняшней географической разносторонностью само по себе должно остаться историко-культурным памятником эпохи, напоминающим пусть даже только о былых органических связях столицы с «отпавшими» окраинами.
Знаю, что не все довольны, излишним обилием в Москве таких имен, и, как географ, готов нести ответ за это «излишество» – от того, что был его инициатором, не уйдешь. Но и не раскаиваюсь – был период, когда географическое ориентированье имен оказалось буквально спасительным.
В начале 60-х годов комиссии пришлось придумывать замену сразу для восьмисот (!) одноименных названий, наводнивших разросшуюся Москву, и стараться, чтобы новые имена были взяты не с потолка или не высосаны из пальца, а несли в себе хоть какое-то смысловое оправдание. Именно географическая система их размещения оказалась тогда удобной и плодотворной. Удалось избежать чересполосицы случайно выдуманных имен. Принцип их распределения по направлениям топонимист М. В. Горбаневский остроумно сравнил с розой ветров в метеорологии.
Мы как бы продолжали развивать традиционную для Москвы схему наречений по дорогам – калужской, ярославской, владимирской, а вместе с тем создавали целостные ансамбли украинских и крымско-кавказских названий на юге, арктических на севере города, сибирских и дальневосточных на востоке, питерских и других прибалтийских – на северо-западе.
Исключения из этого правила оказались единичными. В «розу ветров» не включились только ранее возникшие названия типа Крымских, Ангарская улица, успевшая обрести имя на северо-западе, в Ховрине, еще до начала применения этого принципа; намеренно названные Литовский бульвар и Вильнюсская на юге (с учетом заслуг литовских архитекторов – соавторов Ясенева) и Мелиховская, по недоразумению заблудившаяся в Бибиреве, хотя ей место явно на юге.
По школе у Троице-Лыкова, в которой когда-то учились дети из Средней Азии, получил имя Туркменский проезд, в отличие от других среднеазиатских названий юго-востока столицы «заблудившийся» на ее западе. На противоположном от него берегу Москва-реки в Серебряном Бору так же «заблудилось» название Таманской улицы, лишь опосредствованно связанное с азово-черноморским Таманским полуостровом – именно он дал имя героически сражавшейся там мотострелковой дивизии, ныне расположенной в Москве.
Географический принцип оказался удобным в городском быту. Особенно оценили его таксисты: в лабиринте названий легче догадываться, что Ялтинская – это на юге, а Полярная или Амундсена – на севере.
Но в именах городов, республик, гор, рек звучит не только география. Ведь не случайно Севастопольский и Балаклавский проспекты оказались соседями Нахимовского. Истории Крымской войны в них не меньше, чем географии Крыма. Каховка – что это, город с гидростанцией, давшей имя водохранилищу, или еще и Каховский плацдарм в боях с Врангелем и повод для популярной песни? А ее соседи – Перекопская и Юшуньские улицы с Чонгарским бульваром или Сивашская улица у Варшавского шоссе – разве не памятники боям за Перекопский перешеек в 1920 году? Тарутинская улица напоминает о кутузовском марш-маневре, а имя Синявинской улицы в Новоподрезкове никак не возникло бы в честь рядового поселка к югу от Ладожского озера – это память о Синявинском плацдарме под Ленинградом и жестоких боях за него в 1941 и 1943 годах; севернее Синявина была прорвана блокада города.
Кроме конкретных адресов у географии есть еще и другие ориентиры – стороны света. Нередко они – от ограниченности воображения или ради формального удобства – проникают и в топонимию, тесня индивидуальные имена. Казалось бы, этих сторон света совсем не много: четыре главных – юг, восток, север, запад – ну и их гибриды, вроде юго-запада. И тем не менее эти словеса продолжают внедряться в имена все в новых формах и случаях. Не будем трогать имен, в которые эти ориентиры вошли как органически составные части, – Северодвинск, Северодонецк, Южнопортовые улицы. Нет, речь о тех, где названия сторон света звучат в чистом виде.
Больше всего грешила отсутствием фантазии администрация подмосковных поселков. С вхождением их в состав Москвы в 1960 и 1985 годах столицу обогатили девять Северных улиц и семь Южных, но почему-то только по одной Восточной (в Люблине) и Западной (в бутовском ВИЛАРе). Тогда же в город хлынуло одних только Центральных улиц и проездов – восемнадцать! (Видимо, каждому местному мэрику лестно было иметь в своем Кожухове или Нижних Мневниках собственную Центральную улицу).
Но и такие названия бывают живучи. Корчевали-корчевали повторяющиеся Северные, а в 1974 году – по какой лености мысли – сами согласились назвать Северным бульвар в Отрадном?
У некоторых названий такого рода назначение вполне служебное: в отличие от Химкинского Северного речной порт у Нагатина удобнее звать Южным – отсюда и Южнопортовые. Есть случаи, когда «Южный» вовсе не означает положения на юге Москвы. Проезд у Казанского вокзала (между Орликовым и Новорязанской) назван так – просто как лежащий к югу от вокзала...
Совсем не до выдумыванья имен было строителям водораспределительных сооружений, созданных с трех сторон города – с севера, востока и запада. Это целые предприятия, для обслуги которых при них выросли и поселки под соответственными именами. Восточный близ Балашихи и Западный у Одинцова еще остаются загородными, а Северный оказался в составе «метастаза», приросшего к Москве в 1985 году восточнее города Долгопрудного.
Пытаясь помочь упорядочить именное хозяйство в «метастазах», некоторые члены комиссии выезжали на места. Мне посчастливилось своими глазами увидеть Северную станцию и поселок Северный. Приятно было убедиться, в каком добротном техническом исполнении построена и оборудована водопроводная станция – поительница Москвы водой из Клязьминского и Учинского водохранилищ, как продумана и хитроумна технология водоочистки, в какой уютный город-сад превращен пристанционный поселок. Зачем только его улицы нарекли так прозаично, по-технарски – с первой по девятую «линии»? Попытались порекомендовать работникам станции проститься с безликими номерами линий – сколько бы еще выразительных имен «северного» направления можно было бы тут присвоить! Но руководство – не помню уже, какое, района или станции, этих предложений не поддержало, и в список улиц Москвы так и вошли нареченные еще в 1952 году девять «линий» Северного Поселка.
Восточная улица – где бы ей быть, как не в восточной части города? Но с прошлого века она возникла на явном юго-востоке, в тогдашней Симоновой слободе, по причине размещения здесь... складов Восточного акционерного общества. Маленькая гримаска истории с географией!
Утешительной отпиской для метростроителей оказалась мысль назвать новую станцию Серпуховского радиуса «Южной» – радовались, что не надо сочинять чего-то еще. Но станция оправдывала это имя, пока была действительно самой южной на линии. А теперь еще южнее сооружена «Пражская», и имя «Южная» уже звучит как реликт.
Удачнее вышло с решением именовать Юго-Западом огромный район нового строительства, развернувшегося здесь с 50-х годов. Поперву это было даже не именем собственным, а условным обозначением обширного сектора, перспективного для расширения Москвы. Он включил в свои пределы и западные части Черёмушек и Теплого Стана, и Воробьево, и Тропарёво, и Семеновское с Воронцовом (Троицким), и Беляево с Богородским, и Коньково с Деревлёвом, и Солнцево... Тут было вполне естественно, что и конечную станцию метро назвали просто «Юго-Западной». Можно считать, что нам повезло: если бы ее назвали по ближайшей улице, получилось бы чудовищное для станции многоэтажное имя. Только представьте голос из репродуктора: «Следующая станция «Улица Двадцати шести бакинских комиссаров...».
У массового использования географических имен обнаружилась и «оборотная сторона медали» – не все, даже самые выразительные ландшафтные имена оказались по сердцу жителям. Благое намеренье назвать улицу Снежной вызвало немало горечи при неладах с организацией на ней снегоуборочных работ. Неполадки отопительной системы острее и обиднее ощущаются на улице, которую нарекли Студеной и – еще того пуще – Верхоянской (а Верхоянск-то – один из трех мировых полюсов холода в северном полушарии!). Не хотите ли поселиться на полюсе холода? От жителей, получивших квартиры в домах по Анадырскому проезду и по Магаданской улице, в Моссовет приходили жалобы, что стены плохо держат тепло, а одно из писем заканчивалось и вовсе многозначительно:
— Мы честные советские люди, за что же нас на Колыму? (Хорошо еще, что улица была Магаданская, а не Колымская.)
Кстати, вот убедительный повод для того, чтобы предостеречь сторонников создания разного рода уличных мемориалов от подобных ошибок. Конечно, в следующих изданиях «Имен московских улиц» авторы обязательно скажут не только о достоинствах городов Норильска и Магадана, но и о том, какими страшными столицами они были для дальстроевского и северосибирского княжеств ГУЛАГа. И несомненно, что этими двумя именами не исчерпать трагиэпическую тему, – увековеченья запросят и лагеря Колымы, и Нарымский край с Колпашевом, и вся зона БАМа, включая город Свободный (названьице – конфетка, специально для мощного узла лагерей!), и Караганда с Кенгиром, и Воркута с Ухта-Печорскими лагерями, и Соловки... Впрочем, именно о Соловках хочется сказать особо.
При всем благоговении к культурно-историческому чуду Соловков – и как к религиозному центру, и как к боевой крепости, и как к сокровищнице шедевров зодчества, не вычеркнешь из истории их тюремно-лагерного прошлого. Все в совокупности достойно самых высоких форм увековеченья – в память о соловецких трагедиях можно и нужно воздвигать храмы, стелы, памятники, называть музеи и библиотеки... Но только не названия улиц! Нельзя, чтобы даже в шутку приглашали в гости «к нам в Соловки».
Хорошо, что никакую улицу не назвали ни Чернобыльской, ни Аральской. Не следует затрепывать в бытовой текучке имена трагически траурных мемориалов. Ни Кенгир, ни Бабий Яр, ни Уманская яма, ни Катынь с Хатынью не должны становиться уличными кличками – священной памяти приличествуют лишь священные памятники.
Есть, правда, и другие формы реакции населения, впрочем, не московского, на уличные имена в честь городов. Ругаю себя, что не копил вырезки, повествующие, как в Москву приезжали, словно на праздник, делегации жителей из городов, удостоенных в столице «своих» улиц! Жаль, что не могу назвать, откуда жаловали такие гости, но это было уже не раз! И никак не напоминало казенных ритуалов встреч «породненных городов» – радовало проявление самодеятельной активности горожан из глубинки – будь то Задонск или Шенкурск, Льгов или Армавир... Получалось, что и власти соответствующих районов Москвы вели себя как гостеприимные хозяева и к таким встречам улицы-именинницы с их помощью даже немножко прихорашивались.
Словом, и вокруг географической розы ветров возникают свои сюжеты и даже узлы конфликтов. Теперь все же попытаюсь перечислить конкретные примеры географически ориентированных «кустов».
Вернемся на север. Среди названий, выражающих особенности северной природы, Дзержинскому и Бабушкинскому райисполкомам были рекомендованы многие десятки имен. В числе «ландшафтных» в списках нашли себе место Полярная и Таежная, среди географических адресов – Таймыр, Печора, Дудинка, Игарка, Чукотка. Многие улицы удостоились персональных имен – в честь знаменитых полярников. Север города украсили имена Амундсена и Нансена, Беринга и Дежнёва, Малыгина, Бегичева, Шокальского, Черского, Русанова и Седова, Сибирякова и Санникова. Белое море и город Беломорск слышны в имени Беломорской улицы, а Балтийское с городом Балтийском – в Балтийской. О Поморье и освоивших его новгородских поморах напоминает Поморская улица в Бескудникове, а о древней Югорской земле и купцах новгородской Югорщины – Югорский проезд в Бабушкине. О Кольском полуострове говорят Кольская улица и проезды Мурманский и Хибинский. С архангелогородским Севером Москва перекликается именами реки Сухоны, Северодвинска, ломоносовских Холмогор, Каргополя, Шенкурска, а с предуральским Северо-Востоком – Печоры и Ухты (Печорская и Ухтинская улицы).
Блистателен ансамбль имен на северо-западе Москвы, хотя в нем нет ни Невы, ни Ладожского озера. Дублировать Невский столица не дерзнула (такое имя неповторимо!), а Ладожская была названа не по озеру – уже сказано как. Но имена двух других «великих озер» – Онежского (с тезкой – рекой Онегой) и Ильмень-озера звучат полногласно. Карелии и Карельскому перешейку отдано должное в именах улиц в честь городов Петрозаводска, Выборга и Карельского бульвара, а Олонецкому перешейку, всему краю и городу Олонцу – в именах Олонецких – улицы и проезда. По ведомственному недоразумению на плане Москвы эти имена «разбежались»: улица оказалась в Отрадном, куда ее имя было перенесено с упраздненной в Бабушкине, а проезд так и остался спутником исчезнувшей улицы возле станции метро «Бабушкинская». Из западной Вологодчины имен удостоились промышленный Череповец и старинный Белозерск на Белом озере.
Созвездие старопитерских имен окружает Санкт-Петербург. Тут и имена дальних и ближних пригородов – Кронштадта, Гатчины, Луги, Колпина, – и ближних речек – Охты, Ижоры. Но разве Ижора – просто речка? А Ижорская земля новгородцев, перенявшая имя у обитавшего тут племени ижора? А Ижорский завод?
Менее почетно, чем достойно бы, присутствуют среди московских имен древние Новгород (улица в Лианозове) и Псков (у Череповецкой). Прибалтика почтительно отражена в личных персоналиях, а из географических объектов упомянем удостоившиеся имен улиц Таллин, Вильнюс, Нарву, калининградский Светлогорск (у немцев это был Раушен), Литовский бульвар в Ясеневе и реку Неман (за литовской формой «Нямунас» не гнались). Как бы в честь Риги звучит теперь и Рижская площадь, но названа-то она была по вокзалу (он же был и Виндавским – не «в честь « Виндавы, а по конечной станции).
Достойно звучат в Москве и «белорусские» имена, тоже не считая вокзала. Белорусская улица вошла в Москву вместе с Кунцевом, однако была тоже не «в честь», а по соседней Белорусской железной дороге. Зато заслуженные места в списках улиц заняли Минск, Витебск, Полоцк, Гродно, Бобруйск, Пинск, Орша; о пограничной с Польшей заповедной Беловежской пуще напоминает Беловежская улица. Не всех порадовала происшедшая в этой пуще «Беловежская путча». Но повод ли это для разыменования улицы? Просто усложнилось историческое лицо объекта, по имени которого она наречена.
На стыке Белоруссии и Украины простерся удивительный болотно-лесной край Полесье, феномен и природный, и военно-исторический, партизанский. В его честь – Полесский проезд в Щукине.
Почему-то не на юго-западе Москвы, а в Кунцеве в 1964 году одна из улиц была наречена Молдавской – в честь Молдавии и молдаван.
С большой любовью к Украине, ее народу, языку и культуре звучат в Москве связанные с ними имена. Пусть вчитаются в этот список те неукротимые националисты, которые видят глумление над Малороссией в старинном московском имени Маросейка и над «хохлами» – в названиях бывшей деревни Хохловки и ныне существующих Хохловских улицы и переулков.
Имя всей республики несет Украинский бульвар у высотной гостиницы «Украина» и набережной Тараса Шевченко – тут ему поставлен и памятник. Не повезло только Киеву – помимо площади вокзала его имя понесла прозаичная привокзальная улица Киевская. Древний стольный град Киевской Руси и современная столица Украины достойна в Москве и более представительного проспекта. (Кстати, так же, как и многозначительное название «Славянский бульвар», к сожалению, захлебнувшееся в рядовых кварталах Давыдкова).
Согрешу «лирическим отступлением», чтобы похвастаться. Хоть я и недоволен скромностью объекта, которому придали предложенное мною имя, но зуд авторского честолюбия и тут взял свое. Одна из сослуживиц по университету получила квартиру именно на Славянском бульваре и пригласила меня на новоселье. Ну, как было не обыграть свою причастность к славянскому имени хотя бы в шуточном тосте!
Гей, славяне! Быть веселыми
Вам поможет щедрый дар.
Пропиваю с новоселами
Славно названный бульвар.
Мне упреки перекрестные
Не страшны ничьей молвы:
Влез с ногами в папы крестные
Целой улицы Москвы.
Утонув в лучах сияния,
Как на свадьбе генерал,
За славянское название
Пропиваю гонорар.
Пусть бы каждою славянкою
Из любых соседних вилл
Угощен я был сливянкою
Как квасной славянофил!
* * *
Есть улицы, имена которых напоминают об обширных регионах, – Карпаты, Донбасс, Волынь (Волынская область и возвышенность). Некоторые города Украины (Чернигов, Полтава) присутствуют в списках имен улиц лишь по косвенным поводам. Зато достойный ряд представляют имена ее крупнейших областных центров – Харьков, Одесса, Донецк, Днепропетровск, Запорожье, Житомир, Сумы, Кировоград, Херсон, Луганск, Винница. Нашли себе место и крупные промышленные центры – Мариуполь, Кривой Рог, Никополь, Кременчуг, Мелитополь, Павлоград.
Великолепен парад донбасских имен во главе с Донбасской и Донецкой улицами. Макеевка, Горловка, Артемовск, Лисичанск, Северодонецк, Красный Лиман, Коммунарск (бывший Алчевск)... Вписались в перечень крупные железнодорожные узлы – Синельниково, Иловайск. А наряду с этим неотрывны от истории и культуры Украины такие имена, как Миргород, Нежин, Изюм...
В список «крымских» названий (речь не идет о старомосковских Крымских – Вале, площади, мосте) вошел весьма представительный ряд городов и курортов во главе с городами-героями Севастополем и Керчью, со столицей республики Крым – Симферополем, с курортной столицей Южного берега – Ялтой и бывшей «пионерской столицей» – Артеком.
В городскую черту Севастополя включена Балаклава, но ведь это только административно. Ни дивную Балаклавскую бухту не подчинишь Севастопольской, ни самостоятельную боевую славу времен Крымской войны – поэтому наряду с именами Севастопольского и Нахимовского проспектов гордо звучит в Москве и имя Балаклавский проспект.
Жаль, что не удалось добиться названия Бахчисарайской улицы, – тогда боялись любых старотатарских намеков. Более того, уже из сверстанного текста пятого издания «Имен московских улиц» по требованью кем-то науськанной цензуры изымалось все «татарское» и татары подлежали замене на «степных кочевников» – только бы к Бахчисараю и применять такую глупость! Своих редакторш не виню, но ведь внушали же им эту невежественную ересь сверху!
Бахчисарай, как имя, вошедшее в классику, в Крыму уцелел, как и Ай-Петри с Аю-Дагом, в числе недовыкорчеванных татарских названий. И то хорошо – иначе пришлось бы и пушкинский «Бахчисарайский фонтан» переименовывать в фонтан Дружбы Народов!
Один из древнейших городов Крыма – Карасубазар, помнящий о победе Суворова над турецко-татарскими войсками в 1777 году, в порядке «растатариванья» сменили на Белогорск – вот и в Москве, в Бутове, среди названий «на крымском направлении» возникла Белогорская улица. Суворов про такое и не слыхивал!
Городу Старый Крым повезло больше: решили, что этот, в прошлом Эски-Крым, центр крымского улуса Золотой Орды, звучит не столь одиозно, и даже улицу в Бутове не побоялись назвать Старокрымской. Не знаю, уцелеет ли она после новой застройки. Зато рядом с Феодосийской назвали улицу в честь прославленного соседа Феодосии – Коктебельской. В свое время, «растатаривая» крымские имена, сам Коктебель не пожалели и, не считаясь с его всемирной культурно-исторической славой, переименовали в Планёрское по единственному поводу – за соседство с горой Клементьева, колыбелью советского планеризма. Нет, в Москве все-таки возникла именно Коктебельская улица, и не случайно рядом с Феодосийской и улицей Грина!
Равнинно-степной север Крыма присутствует в Москве в именах Джанкоя и уже упомянутых мест сражений за Крым в 1920 году.
Рядом с крымскими назовем и кавказские имена. Начнем с общих, крымско-кавказских: моря Черное и Азовское представлены в Москве Черноморским бульваром и Азовской улицей, а Кавказ в целом – Кавказским бульваром. Не обижен и Каспий – в Ленине-Дачном есть Каспийская улица, а в Жулебине даже Хвалынский бульвар – по старинному имени озера-моря.
Из природных феноменов Кавказа, как ни странно, в именах улиц звучат только Кубань и Севан – нет ни Эльбруса с Казбеком, ни Колхиды, ни Ашперона, ни Сванетии, ни прославленных перевалов через Главный хребет, ни Рицы с Юпшарой... Зато громко заявляют о себе города – Баку и Ереван, Краснодар и Ставрополь, Новороссийск, Пятигорск и Белореченск, Армавир и Тихорецк, а из приазовского Предкавказья – Ейск и Батайск.
Перейдем отсюда на юг Русской равнины. С северного Приазовья и Нижнего Дона в Москву заглянули Таганрог, Новочеркасск и Цимлянск, давший имя и водохранилищу.
Двинемся севернее. Из городов Черноземного Центра в Москве нашли себе место имена Воронежа, Тамбова, Липецка, а из менее значительных – упомянутая уже Кантемировка, новые центры металлургии Железногорск и Новый Оскол и скромные представители русской глубинки – Богучар, Ливны, Елец, Задонск, Лебедянь, Моршанск, Ряжск, Пронск, Льгов, Мценск, Россошь (красиво звучат имена Россошанских улицы и проезда в Чертанове, предположено назвать и новую станцию метро Россошанской).
Чем ближе к Москве, тем больше городов вписалось в ее уличную сеть «по направлениям» еще издавна, в прошлые десятилетия и столетия, – Звенигород и Можайск, Брянск и Калуга, Тула и Рязань, Владимир и Коломна, Серпухов и Кашира, Боровск и Дмитров. Даже скромные Павелец и Савёлово стали популярны в Москве благодаря вокзалам...
К самой столице подступает, а частично входит и в ее пределы (на востоке) Мещёрская низменность, Мещёра. Удивительное подмосковное полесье удостоилось в Москве лишь заурядного переулка в Новых Кузьминках. В Солнцевский район теперь вписан поселок Мещерский, в состав Москвы ранее не включавшийся, – название у него с низменностью не связано. Он основан как дачный неким предприимчивым князем Мещерским в начале XX века и до революции даже назывался Княж-Мещёрским. Из городов Мещёры в московских названиях отражены Егорьевск и Шатура, Луховицы и Зарайск, Бронницы и Ступино, Фрязево и Орехово-Зуево; с востока к ним примыкают Касимов и Муром.
С перечнем мещёрских имен мы незаметно вплыли в срединный регион Русской равнины, именуемый также дальним Подмосковьем. Из его южной части в Москву пришли имена Подольска в Марьине, Медыни и Михнева в Бирюлеве, Алексина в Бутове, Тарусы и Ясногорска в Ясеневе, Ясной Поляны в Вешняках. С запада пришли Верея, Кубинка, Нелидово, Сафоново, Гжатск (несмотря на переименование его в Гагарин), Дорогобуж, Волоколамск. Здесь многие имена остро напоминают о войне – Вязьма, Ельня, Ярцево... А в ближнем Подмосковье о трагических днях обороны столицы говорят имена Дубосеково, Истра, Наро-Фоминск, Рогачево, Яхрома, Красная Поляна (здесь фашисты ближе всего – на 27 км – приближались к столице в 1941-м).
Многие города и поселки ближнего Подмосковья оказались после новейших расширений столицы ее соседями «с чувством локтя» – впритык к черте города – увы, есть сторонники взгляда, что пора бы Москве их и вовсе поглотить, сведя на нет защитный лесной пояс. Пока же их имена вторглись в сеть московских названий как бы со стороны: Химки, Зеленоград, Долгопрудный, Лобня, Икша, речка Уча с Учинским водохранилищем, Тайнинская, Мытищи, Щелково, Салтыковка, Реутов, Купавна, Люберцы, Лыткарино, Домодедово, Востряково, Одинцово, Барвиха, Рублёво, Путилково, Пятница (на Истринском водохранилище, куда ведет Пятницкое шоссе).
Среди имен ближнего и дальнего Подмосковья почетное место заняли названия культурно-исторических центров и мест, известных художественными промыслами, – Абрамцево, Федоскино, Мураново, Палех... Суздальская улица в Новом Косине появилась в 1987 году после того как при новой застройке исчезла названная так в 1965-м бывшая Парковая в Вешняках.
На пути на север и северо-запад от Москвы находятся давшие ее улицам свои имена города Солнечногорск, Клин, Талдом, Дубна (и река), озера Сенежское и Селигер, Осташков и Валдайская возвышенность.
На востоке Русской равнины царствует Волга – могучая артерия жизни, пусть сегодня и изуродованная, перегороженная плотинами, превращенная в лестницу вырождающихся водохранилищ. Но это еще и огромный мир Поволжья и Заволжья – Москва и о нем постоянно помнит.
В честь Волги в Москве названы Волжские бульвар и улица; из числа ее притоков имен удостоены Ока с Клязьмой, Сура и Ветлуга, а из прибрежных круч – приволжское чудо – Жигули. Почему-то в списках не оказалось Камы, хоть она и спорит с вышележащим участком Волги за право называться главной рекой ее бассейна. Боялись, что Камскую исказят в Хамскую?
В веренице приволжских городов некоторые давно уже вошли в названия московских улиц «по направлениям» – Тверь, Ярославль, Нижний Новгород, Казань, а в бассейне Оки – Серпухов, Кашира, Коломна, Рязань, на Клязьме – Владимир, Ковров. (Заметим, что в этом ряду не оказалось Самары, Царицына и Симбирска-Ульяновска – такие имена в Москве были, но не в честь городов). Теперь в этот же строй встали со «своими» улицами города Конаково, Углич, Кострома, Городец, Сормово (ныне часть Нижнего Новгорода), Саратов, Саранск, Чебоксары, Зеленодольск, Волгоград, а на Каме – Чистополь.
А как с Уралом? У станции метро «Щелковская» с 1965 года появилась Уральская улица. Считайте, что это в честь и горной страны в целом, и щедрейшего горнопромышленного района, а кому хочется, пусть думают, что это и по реке Урал и по городу Уральску. Другие города, упоминаемые в именах улиц, – Челябинск, Пермь, Оренбург, Магнитогорск, Златоуст. Тагильская улица позволяет вспомнить и о реке Тагил, и о двух промышленных городах Тагилах, Нижнем и Верхнем. Подобно этому Чусовская улица в Гольянове напоминает и о красавице-реке Чусовой, и о металлопромышленном городе Чусовом.
Осталось заглянуть в азиатские части «бывшей» страны – начнем со Средней Азии с Казахстаном. В Москве «свои» улицы имеют – преимущественно на востоке и юго-востоке – Алма-Ата, Ташкент, Самарканд, Фергана, а из числа областных центров Казахстана – Гурьев[5] и Кустанай. Имя Кустаная было выбрано неосмотрительно[6].
Сибирь в целом представлена в столице, по иронии судьбы, уже упоминавшимся заурядным Сибирским проездом близ Калитников – так его ухитрились назвать в 1922 году сытинцы, заменив одно из повторявшихся «Михайловских» имен на имя находившейся тут конторы Сибирского банка! Если бы не приоритетное право Владимирки заменить фальшивое имя «шоссе Энтузиастов», неплохо было бы назвать шоссе Сибирским, даже не проспектом, а просто трактом.
А что мешает осуществить и совместить оба варианта – назвать Владимиркой первое звено шоссе, скажем, от Рогожской Заставы до Малого кольца Окружной железной дороги, а все его продолжение отдать под Сибирский тракт!
Главные полпреды Сибири в Москве – ее великие реки – Лена с Вилюем и Енисей с Ангарой. Обь плацкарты так и не удостоилась, зато ею пользуется приток – Иртыш. Имеют свои улицы и данники Ангары – Илим и Бирюса. Имя второго из них, популярного у саянских туристов, опоэтизировано в песне «Бирюсинка» и именно в этом песенно-ласкательном варианте присвоено улице в Гольянове, вроде бы даже в старомосковской традиции! Здесь же, рядом с Бирюсинкой, нашлось место для улицы с именем славного моря Сибири – Байкальской.
Красоте и славе южносибирских гор воздано должное в именах Алтайской и Саянской улиц – обе возникли у восточных окраин города, одна в Гольянове, другая – в Ивановском. Достойно звучат и имена сибирских городов – Новосибирска, Красноярска, Иркутска, Тюмени, Кургана, Братска, Норильска, Минусинска. Удивляет отсутствие в этом ряду многих других – Омска, Томска, Барнаула, Кемерова, Читы, Якутска – чем не резерв имен для будущих улиц востока Москвы?
Из всего созвездия городов Рудного Алтая плацкарту в Москве получил один Лениногорск, бывший Риддер, а в числе мемориальных – Шушенское. Улица с именем этого села «без идейного ущерба» сменила в Бабушкине повторявшуюся улицу Ленина. Кстати, с той же хитростью одна из улиц Кирова на севере Москвы была заменена Уржумской – по вятскому городку Уржуму, в котором (а не в самой Вятке) родился Киров. И дубли устранены, и Ленин с Кировым не в обиде! – Вот ведь как изощрялись!
Представлен в списках московских имен и Дальний Восток (об именах Дальнего и Крайнего Северо-Востока, связанных с Магаданом, Анадырем и Чукоткой, уже говорилось).
Из рек тут на первом месте стоит, конечно, великий Амур (есть улица у восточной окраины города в Калошине) и его приток Уссури (в Гольянове). Имя Уссурийской улицы легко связывается и с целым Уссурийским краем, природа которого так прославлена трудами Пржевальского и Арсеньева.
В скольких школах задние парты называли Камчаткой. Такая же «Камчатка» досталась в Москве и настоящей Камчатке – на самой окраине города, в Гольянове, рядом с Уссурийской. Будем считать, что в названии Камчатской улицы почтили и полуостров, и реку с этим именем, и всю Камчатскую область, как и в названии соседней Сахалинской – и остров, и область.
Из дальневосточных городов с недавних пор в Москве зазвучало имя Хабаровска – его получила в том же Гольянове улица, разыменованная из-под К. У. Черненко. Называть улицы по другим большим городам Дальнего Востока означало бы плодить новых тезок – есть уже в Москве и благовещенские, и петропавловские, и комсомольские, и артёмовские имена. А от названий «Южно-Сахалинская» и «Владивостокская» отказались – громоздки и неудобопроизносимы.
* * *
Завершая обзор имен географических, коснемся еще одной деликатной проблемы – их транскрипции, когда названия иноязычны. Но тут нужно будет выйти далеко за пределы Москвы, ибо затронуть придется проблемы даже международно-политические.
На наших глазах значение названий невиданно выросло. О возврате имен улицам и городам раздаются призывы на митингах, множатся выступления в печати. В этом находят выражение новые возможности гласности, но это и всемирный процесс, по-своему отразивший крушение колониализма, самоутверждение многих десятков народов. В скольких бывших колониях изменены имена – Конго превращено в Заир, Цейлон в Шри-Ланку, Дагомея в Бенин, Британский Гондурас в Белиз... А недавно после десятилетий самостоятельности Бирма назвала себя Мьямной! Меняли имена и столицы – «королевский» Леопольдвиль в бывшем Конго стал Киншасой в Заире, Батавия превратилась в Джакарту.
Сколько всего переназвано в Китае! Вошедший в историю Кантон давно уже полагается именовать Гуанчжоу, а горько памятный нам по Русско-японской войне Мукден теперь и вовсе Шэньян. Основанный русскими моряками порт Дальний японцы переименовали в Дайрен, а с возвращением Китаю он стал Далянем, как и героический Порт-Артур – Люйшунем. Такие смены имен несут на себе печать и военно-политическую.
Иногда неожиданно принципиально важными вопросы транскрипции оказываются даже для названий государств. Несколько дней спорили в парламенте, слитно или через дефис следует писать «Чехословакия» (потом предпочли и вовсе разделить страну на две).
В ходе суверенизации автономий даже в пределах России стали настойчиво внедряться их самоназвания. Одни из них легко ложились в русскую речь, как и их производные – татарстанский, башкортостанский. Другие – Саха вместо Якутии, Марий-Эл вместо Марийской республики, Хальм-Тангч, а не Калмыкия – в разговорный язык не вписываются, и с их внедрением не следует торопиться. Чечня захотела впредь называться Ичкерией. Северная Осетия добавила в свой титул древнюю Аланию. Спешить ли нам с Ичкерской и Аланской улицами? Туркмены переименовали Красноводск в Туркменбаши – вычеркнут ли этим Красноводск из истории и географии?
Никого не удивило, что таджики решили расстаться с Ленинабадом. Но не издревле всем известный Ходжент вернули, а подчеркнули, что отныне он должен называться точнее – Худжанд. Хорошо, что мы в Москве не успели обзавестись ни Ленинабадской, ни Ходжентской улицами. А менялось у них и имя самой столицы: в переводе слова «пятница» (базарного дня) расслышали ДЮшаМбе – так и писали до 1929 года, а когда отцвело вовсе чужеродное имя-временщик Сталинабад, официальным написанием стало ДУшаНбе.
Нельзя подчиняться любым новациям транскрипций – они противоречивы. Даже в самых «аристократических» языках есть звуки, русскими буквами неизобразимые, – дифтонги, прононсы, краткие «у», глухие и звонкие «ти-эйч» (th) англичан. Одна и та же вершина в Абхазии на разных картах как только не названа: Ачха, Анчхо, Ачхо, а то и просто Чхо (топографы записывали это имя у разноязычных пастухов – скот там пасут и греки, и имеретины, и армяне). Спросил у коренного абхаза, как называется гора. Он вобрал в себя воздух и издал вместо начального «а» мычащее носовое «ы», а второй слог произнес так, словно громко чихнул, – Ын-Чхо! Попробуйте записать такое на карте! Столько же сложностей с именами черкесскими, якутскими, тувинскими.
А сколько условного укоренилось в транскрипции и менее экзотических имен – все немцы отчетливо произносят Ляйпциг, а мы упорно пишем и говорим Лейпциг, и там не обижаются...
Не так же ли мы привыкли говорить и писать Копенгаген, а не Кобнхавн, Токио, а не Тоокёо, Рим, а не Рома?
Мы спорить умеем подчас на пари,
Но сами не сменим Париж на Пари.
Но это про иноземное. А в своей «бывшей» многоязычной стране? Разве мы подражаем местным произношениям? Говорим и пишем Кишинев, а не Кишинеу, Киев и Харьков, а не Кыйив и Харкив, Узбекистан не превращаем в Узбекистон, не собираемся менять и другие «станы» на «стоны».
Зовем же Бакы мы по-русски – Баку – и в таком произношении никто не усматривает шовинизма. Скорее дурным анекдотом прозвучало бы предложение именовать бакинских комиссаров бакынскими.
В нашем делопроизводстве и в документах самого высокого уровня мы пишем не самоназвания многих республик, а вошедшие в традицию синонимы – Абхазия, а не Апсны, Армения, а не Айастан и не Айкакан, Грузия, а не Сакартвело (на Западе ее же называют Георгия и Джорджия), писали Белоруссия, а не Беларусь. И это правильно, а кстати, так делают не только на Руси. Германию на «Дойчланд» не меняем ни мы, ни остальной мир – англоязычные страны знают «Джёмани», проглатывая картавящее «р», а франкоязычные – «Аллемань». Мы не переименовали ни Францию во «Франс», ни Испанию в «Эспанья», пишем и говорим Индия, а не Бхарат, Албания, а не Шкипёрия, Египет, а не Миср (как и англичане – Иджипт). Данемарк для нас Дания, Норге – Норвегия, Польска – Польша. Да и США – не переделываем же мы свою аббревиатуру в заокеанское ЮэСЭй, или короче ЮСЭй!
Подобно этому и иностранцев не переучишь, не запретишь им говорить про нас Рашн, Рюсс, Руссиш, весь мир не обяжешь применять только слово «русский», а поди объясни им еще и новый оттенок, приобретаемый словом «россиянин». Мы не обижаемся, что там не умеют произносить «Москва» – им удобнее Моску, Москау, а у японцев получается Мосукава. Из уважения к местным речениям мы перешли на названия Вильнюс и Каунас вместо старых Вильно и Ковно, принятых в дореволюционной России и Польше. А ведь в реляциях по поводу освобождения этих городов от фашистов применялись именно старые имена, а воинским частям и соединениям присваивались титулы Виленских и Ковенских!
Известны многократные случаи командного навязывания местных имен и их написаний. Иногда это было результатом восстановления армяноязычных названий вместо тюркоязычных – даже высшую вершину Закавказского нагорья Алагёз переименовали в Арагац, чтобы не звучала по-турецки. Впрочем, библейского Арарата на армянский Масис не удалось заменить ни в русской, ни в мировой литературе.
Аналогичная грузинизация имен отразила стремление придать грузинское концевое «и» десяткам названий, уже вошедших в историю и культуру. Сухум, Батум, Ткварчал и Цхинвал превращены в Сухуми, Батуми, Ткварчели и Цхинвали, реки стали именоваться Риони, Ингури, Кодори, при этом такие замены коснулись не только грузинских, но и абхазских и осетинских объектов. По-грузински Кавказ произносится Кавкасиони – Кавказский перешеек столь многоязычен, что неудивительно было бы встретить тут и десятки синонимов (у Эльбруса, кстати, их известно несколько). Но грузинские географы настойчиво стараются внедрить Кавкасиони и в русскоязычные атласы, карты и книги. То же и с Казбеком – поселок под этой горой давно уже зовут Казбеги, но саму гору мы все-таки предпочитаем вслед за Пушкиным и Лермонтовым называть Казбеком, кстати, именем совсем не русским, шовинизма тут никакого.
Помню, как я смутил грузинских коллег-топонимистов, усомнившись в обязательности имени Тбилиси вместо Тифлиса. Они убеждали меня, что форма «Тифлис» тоже не русская, но ничего не могли возразить, услыхав такое четверостишие:
Тбилиси – Тифлис. Не родство ли теплиц?
Здесь русский язык допустим и допущен.
Тбилиси – как Пушкин – зову я Тифлис.
Приятно хоть что-нибудь делать как Пушкин!
Конечно, нелепо было бы восстанавливать имя Тифлис директивно. Но не надо и всюду искоренять, а это бывает чревато случаями, вовсе невежественными. Как тут быть с прошлым? Ведь обратной силы не имеет даже закон! Дико было бы переименовывать Петербург в сочинениях Гоголя и Достоевского, Блока и Белого в Ленинград. Какие чудовищные при этом возникли бы анахронизмы! Есть же примеры разумного подхода, когда не торопились менять все и вся и даже Петроградскую сторону в Питере не сменили на Ленинградскую!
Исторических событий не переименуешь – где были, там и были. Как бы ни относиться к Сталину, но битва была за Сталинград, а не за Волгоград и не за Царицын. Не называем и оборону Порт-Артура обороной Люйшуня.
А с Тифлисом нечто подобное уже происходило. Станицу Тифлисскую в Предкавказье поторопились назвать Тбилисской, хотя основал ее Тифлисский полк русской армии! В скольких случаях в результате невежественного усердия редакторов и корректоров Пушкина и Лермонтова заставляли посещать не Тифлис, а Тбилиси и даже Грибоедова числить погребенным в Тбилиси...
Почему я заговорил обо всем этом, излагая судьбы московских имен? Потому, что в переживаемые нами годы обострения межнациональных распрь и преувеличенного нагнетания националистических амбиций следует быть особенно внимательными к случаям, когда это отражается и в московских именах. Поясним это на двух примерах.
Эстония, даже раньше чем поднять вопрос о своей независимости, решила внедрить в транскрипцию на всех языках принятое на месте написание имени столицы через сдвоенное «н» – Таллинн». Из деликатности, демонстрируя уважение к соседям, у нас дали команду всей печати и картографии отныне писать это двойное «н», хотя русскому языку такое новшество ничего, кроме неудобства, не приносит. Сдвоение концевого «н» по-русски не звучит, а в производных словообразованиях вообще язык спотыкается – с русским суффиксом «таллиннский» и не выговоришь.
И что уже совсем недопустимо – причесыванье под новую моду всех упоминаний города в предшествующие времена. В 1941 году наши воины покидали Таллин, а не Таллинн, в 1944-м его же освобождали и получали при этом почетные наименования Таллинских частей и соединений – не менять же теперь имена полков и дивизий на Таллиннские?! И уже началась эпидемия анахронизмов. До 1917 года город еще назывался Ревелем, неся следы датского и шведского правления. С 1917-го по 1988-й это был Таллин с одним «н». Попытки переименовывать его задним числом нелепы логически и могут лишь усугубить путаницу. Неужели в Москве надо торопиться с заменой на угловых трафаретах Таллинской улицы на имя с двумя «н»? Думаю, что Институту русского языка надо бы подойти к этому новшеству с принципиальной оценкой приемлемости его для русской речи, не боясь при этом призраков языковой дискриминации.
Столице Казахстана возвращено ее исконное имя Алматы. Должна ли Москва поспешно переименовывать недавно названную Алма-Атинскую улицу в Алматинскую и, не дай Бог, в АлматЫнскую! Хорошо, что в Москве не оказалось Ашхабадской улицы, а то додумались бы и её поскорее переделать в Ашгабатскую!
В 1990 году Молдавия провозгласила официальным именем своей республики Молдова – оно так и произносилось самими молдаванами, но не было конституировано – ведь до 1940 года Молдавия была автономной республикой в составе Украины, а когда ее воссоединили с Бессарабией, название перенесли на всю союзную республику. Здесь с производными проще – «молдовское» в русском языке безболезненно заменит «молдавское». Но и тут – надо ли спешить? У понятия «Молдавия» есть значение и более широкое. Даже в пределах Румынии есть территория, называемая Румынской Молдавией. Не переименовываем же мы исторические провинции! Скажем, ведь по Бессарабии, а не по Молдове странствовал Пушкин! Так как же и нам в Москве быть с Молдавской улицей?
Воспользуемся еще одним доказательством от противного. На минутку представим себе, что Грузия, увлекшись своей независимостью, решила, подобно Молдавии, обязать весь мир называть ее не Грузией и не Георгией-Джорджией, а коренным Сакартвело. Но и случись такое, не переименовывать же нам все Грузинские улицы в Сакартвельские! Не перечеркивать длившуюся не одно столетие русско-грузинскую дружбу! Что бы ее ни омрачало, каким бы надругательством над нею ни выглядел уродливый монумент, воздвигнутый «в ее честь» в Грузинах, на Тишинской площади, какие бы перекосы в продолжающемся у многих грузин почитании Сталина нас ни удручали, какую бы досаду ни вызывали трения в их отношениях с абхазами, осетинами и турками-месхетинцами, мы прежде всего помним о глубине и ценности русско-грузинских связей – научных, культурных, религиозных, спортивных, а в прошлом и военных – всего этого из истории не вычеркнуть. Мы оценили высокую духовность народа, его способность к покаянию...
Не должна и, понадеемся, что не будет Москва второпях расставаться ни с грузинскими, ни с молдавскими именами. Не позволим себе шарахаться вдогонку за любыми криками моды и конъюнктуры.
Поучительный пример зигзагов именословия показала перенесшая непростую смену политических режимов Испания. 1936 год – противостояние республиканцев и франкистов. Десятилетия режима Франко, потом его крушение, реставрация монархии! Многое, связанное с памятью о диктаторе, убрано, но у моста в Севилье имя «Генералиссимуса» сохранено, как и название площади в честь его Добровольцев, остались и проспект Адмирала Карреро – ближайшего приспешника Франко, и имя Героев Толедо, два месяца оборонявших город от республиканцев.
Впрочем, Севилья хлебнула и других перемен. По разным поводам ее центральная площадь сменила не менее 12 имен, пока не вернула, и надеются, навсегда, первоначальное – святого Франциско. А историки свидетельствуют, что многие новые названия не прижились. Кстати, за сопротивлением смене названий не всегда кроются привычки или идеология.
За франкистские названия заступались торговцы, не желавшие лишних расходов по обновлению рекламы и бланков своих фирм – это не копеечные траты на указатели улиц!
«Московская правда» за 27 декабря 1994 года заключила свою испанскую публикацию такими словами: «Тем не менее некоторые новые названия улиц, появившиеся после кончины диктатора, укоренились для большинства людей прочно, естественно, и потому смена названий прошла достаточно легко». Пример поучительный!
При смене названий и даже в случаях уточнения их написаний нужны доброжелательность и элементарный здравый смысл, учет сложившихся реальностей.
Какие бы «неслыханные перемены» ни ожидали нас в будущем, следовало бы как можно более строго сохранять в неприкосновенности исторически сложившийся фонд имен. Ведь их языком с нами говорит история. Да, она продолжается и по-своему сама отражается в именах, но наш долг обеспечить преемственность в этом процессе, предотвращать уродливые перекосы.
К предыдущей части - К следующей части
[1] Если такой повод возвести в принцип, сколько же улиц нужно было бы переименовать вокруг Колонного зала и Центрального Дома Российской Армии – ведь нет числа траурным прощаниям, проходившим в их стенах!
[2] А теперь имя Русакова получила (уже не в честь деятеля, а по названию улицы) пересекшая ее в 1984 году Русаковская эстакада, никакого отношения к его заслугам и памяти не имеющая.
[3] Фамилия Свиньин в истории Москвы почтенная, домом тут владел уважаемый капитан флота. Но жить в Свиньинском переулке – всем ли приятно? Поэтому в мае 1993 года Астаховскому переулку вернули более старинное имя Певческий – тут жили певчие Крутицкого архиерея.
[4] Впрочем, не следует гнаться за первой попавшейся «лобовой» догадкой и связывать имя Неглинной только с отсутствием глины. Л.Л. Шилов в книге «Чудские мотивы в древнерусской топонимии» (М., Рекорд-Пресс, пишет, что еще M.П. Погодин в «Москвитянине» 1842 года упоминал «собственно московское имя Неглимна» как встречающееся и на севере. Знаток московской топонимии Г. П. Смолицкая в своей докторской диссертации 1981 года, а за ней и И. С. Добродомов (1993) полагают, что такие имена, как Неглинка, Чура, Сара, Пехра и даже Коломенка, «наиболее правдоподобно объясняются из финно-угорских языков или русских заимствований из них».
[5] Гурьев теперь переименован в Атырау, но это не повод для того, чтобы Москва рассталась с Гурьевским проездом – мы даже Гжатскую и Луганскую сохранили, когда «их» города переименовывались.
[6] При всем уважении к этому промышленному городу не надо было делать его именем улицы в Москве, где уже существовала созвучная Кастанаевская!